Четвертое правило Мангуста

Когда обе они вышли с кухни, щеки Сычихи порозовели, серые глаза приобрели синеватый оттенок, а губы улыбались. Метаморфоза, надо заметить, была разительной. Для тех, конечно, кому это интересно. Стас, к примеру, нахмурился и объявил:

– Все, я отчаливаю. Где и во сколько завтра?

Сычиха погасла, как свеча.

Дашка посмотрела на Стаса:

– Ты же без машины. Подожди, подвезем.

– На метро доберусь.

– Так торопишься? Прямо зудит?

Рыжий начал багроветь:

– Мое дело. Даш, я вышел из детского возраста.

Я поспешил объявить:

– Завтра здесь, в одиннадцать утра. Годится?

Стас перевел дух:

– Вполне.

– «Хвоста» не приведи.

– Обижаешь! – Скользнув за дверь, Рыжий захлопнул ее за собой.

Сычиха взирала на коврик, где он только что стоял. Дашка прервала ее медитацию:

– Пойдем, я все тебе покажу.

Показ занял около пяти минут, в течение которых я заменял Стаса на посту у двери. Затем подошла Дарья и взяла меня за руку.

– Вроде все. Можем ехать.

У нее за спиной возникла капитан Сычова:

– А выпить здесь не найдется?

Дашка взглянула на меня. Я прикрыл веки.

– Кое-что найдется, – ответила Дарья. – Бар вон там.

Они зашли в комнату. Видать, я перестарался, потому что вопль Сычихи потряс стены:

– Ни хрена себе «кое-что»!

Слово «хрен», судя по частоте употребления, было ее тотемом.

Голос Дарьи предостерег:

– Не захлебнись тут. Передышки делай.

– Учи ученого! – парировала Светлана.

Они обе вышли в прихожую.

– Ну, – вздохнула жена, – теперь уж вроде…

– Может, в дурачка сразимся? – Сычиха извлекла из сумки колоду. – А что, время детское.

Мы с Дарьей переглянулись.

– Светлана Анатольевна, – сказал я, – к телефону не подходите, шторы не раздвигайте.

– Не хотите, значит, в дурачка? – осклабилась капитан Сычова. – Тогда, может, любовью втроем займемся? Вот только душ приму… – Она зашлась судорожным смехом. – Ой, ну и рожи у вас! Да пошутила я, пошутила!

Дашка смотрела на нее распахнутыми глазами.

– Шутки тебе удаются. Прямо наповал.

– И никому не открывайте дверь, – завершил я свое наставление. – У нас имеются ключи. – Я щелкнул дверным замком. – Спокойной ночи.

– Эй, супермен! – окликнула меня Сычиха. – Глеб Михайлович Грин, ты ведь у нас супермен?!

– Угу, – кивнул я. – А ты супермент.

Светлана вновь зашлась смехом.

Под этот смех мы вышли за порог. И, прежде чем захлопнуть дверь, Дашка тихо проговорила:

– Пока, супермент. До завтра.

В лифте она прислонилась к моему плечу, оставив происшедшее без комментариев. Только пригрозила:

– Заплачешь – убью!

Ответить я не потрудился. Хотя бы лишь потому, что не принимал эту напраслину на свой счет.

ГЛАВА 19

Когда мы вернулись домой, Дашка была молчаливой и выглядела утомленной. По крохотной нашей квартирке она передвигалась, держась за мою руку.

– Ты чего? – не выдержал я.

– Сегодня у нас среда? – уточнила она задумчиво. – А из Японии я прилетела в понедельник. Эти три дня были слишком густо посолены. Тебе не кажется?

Я пожал плечами:

– Не успел навести порядок к твоему прибытию. Извини.

– Дурак, – вздохнула она. – Не смей наводить порядок без меня. Даже не думай.

Я отсалютовал по-военному:

– Да, мэм!

Дашка опять вздохнула. И за ужином ухитрялась не выпускать моей руки.

– А он, – ткнула она в лежащий среди еды булыжник, – пусть пока побудет. Он свой парень.

Эта реплика навела меня на ребячливую мысль. Мне захотелось Дашку подбодрить. И, когда мы перемыли посуду, я предложил:

– Не устроить ли вечеринку?

Она подняла на меня заинтересованный взгляд.

– Какую?

– В узком кругу.

– Давай. А с кем?

Я подвинул булыжник в центр стола, на почетное место, и уточнил:

– У нас вроде была свечка?… Поставь сюда и зажги.

Дашка проворно пристроила свечку в баночку из-под майонеза и, чиркнув спичкой, поставила рядом с булыжником.

– Что дальше?

– Наполни миску водой, – распорядился я. И, когда она это выполнила, постучал по столу пальцем. – Вот сюда.

– И что теперь? – оживилась Дарья.

– Садись рядом.

Она села, прижавшись к моему плечу.

– Ну и?

На столе перед нами разместились горящая свеча, булыжник и миска с водой.

– Не догадалась еще? – осведомился я.

Дашка мотнула «конским хвостом»:

– Не-а. Подсказка нужна.

– Ха! – сказал я. – Разочаровываешь! – И, глядя на свечу, произнес: – Привет, Плясун! – Затем обратился к булыжнику и к воде в миске: – Пьер! Блу! Привет, ребята!

Пламя свечи вытянулось и, утратив плавные очертания, превратилось в лохматого пляшущего мужичка.

Булыжник завертелся на месте, ужался, распрямился и встал каменным молодцом, ростом с кабачок.

Вода в миске вздулась, как тесто, затрепетала и преобразовалась в прозрачную женщину, изящно придерживающую длинное платье.

– Привет! – произнесла она звонким голосом. – Почему не слышу музыки? Этой нашей: пам-па па-рам-па пам-па! – напела она «Хэлло, Долли!».

– Блу, – ответил я, – мы в жилом доме. Начнем тут отплясывать, соседи сбегутся.

– Не обязательно каблуки ломать, – возразила Блу. – Можно и под сурдинку. Даш, скажи.

Дашка моя… Как описать ее лицо? Не смеется, не плачет – сияет вся.

– Правда, Блу, не стоит, – сказала она. – Под нами такая бабка проживает – кляуз не оберешься.