Четвертое сословие

Следующей остановкой Любжи был ювелирный магазин господина Лекски, где его взгляд опять привлекла прекрасная брошь в центре витрины. Он толкнул дверь и подошел к прилавку, оказавшись лицом к лицу со стариком в костюме и галстуке.

— Чем я могу тебе помочь, малыш? — спросил господин Лекски, перегнувшись через прилавок.

— Я хочу купить вон ту брошь для моей матери, — он показал на витрину, надеясь, что его голос звучит уверенно. Он разжал кулак и показал три монетки, оставшиеся после утренних покупок.

Старик не засмеялся. Нужно гораздо больше монет, деликатно объяснил он Любжи, чтобы купить брошь. Любжи густо покраснел, сжал кулак и повернулся к выходу.

— Приходи завтра, — предложил старик. — Может, я смогу подобрать что-нибудь для тебя.

Лицо Любжи полыхало, как огонь, и он, не оглядываясь, выбежал на улицу.

Ночью мальчик не мог уснуть. Он снова и снова повторял про себя слова господина Лекски. Утром ему пришлось долго ждать, когда придет старик и откроет магазин. Так Любжи получил первый урок от господина Лекски — люди, которые могут позволить себе покупать драгоценности, не просыпаются рано.

Господин Лекски, один из почтеннейших жителей города, был настолько потрясен наглостью шестилетнего мальчишки, осмелившегося войти в его магазин с парой мелких монет, что следующие несколько недель удовлетворял любопытство сына скотовода, отвечая на его вопросы, лившиеся сплошным потоком. Но он всегда ждал снаружи, если старик обслуживал клиента. Только после ухода покупателя он входил в магазин и, стоя у прилавка, выпаливал все накопившиеся за ночь вопросы.

Господин Лекски с одобрением отмечал, что Любжи никогда не задает один и тот же вопрос дважды, и как только в магазин входит покупатель, он быстро удаляется в угол, закрываясь газетой старика. Хотя он и переворачивал страницы, ювелир точно не знал, читает он или просто смотрит картинки.

Однажды вечером, закрыв магазин на ночь, он отвел Любжи на задний двор и показал ему свой автомобиль. Глаза мальчика широко раскрылись, когда он узнал, что этот чудесный предмет может передвигаться сам по себе, и лошадь ему для этого не нужна.

— Но у него же нет ног! — недоверчиво воскликнул Любжи.

Он открыл дверцу машины и забрался на сиденье рядом с господином Лекски. Когда старик завел двигатель, у него закружилась голова, и он очень испугался. Но хотя он едва доставал до приборной доски, уже через несколько минут ему хотелось поменяться местами с господином Лекски и сесть за руль.

Господин Лекски прокатил Любжи по городу и высадил у двери коттеджа. Мальчик тотчас бросился на кухню и закричал матери:

— Когда-нибудь и у меня будет автомобиль!

Зельта улыбнулась, но не сказала, что даже у раввина есть лишь велосипед. Она кормила младшего ребенка и в очередной раз клялась, что этот будет последним. Новое прибавление в семье означало, что быстро растущему Любжи больше не хватит места на тюфяке рядом с братьями и сестрами. Вскоре ему пришлось довольствоваться старыми газетами раввина, положенными у печи.

С наступлением темноты дети дрались за место на тюфяке: Хохи не могли тратить скудный запас свечей на продление дня. Ночь за ночью, лежа у печи, Любжи думал об автомобиле господина Лекски и ломал голову над тем, как доказать матери, что она неправа. А потом вспомнил о броши, которую она надевала только на Рош Ха-Шана. Он стал загибать пальцы и подсчитал, что придется подождать еще недель шесть, прежде чем он сможет осуществить созревший у него план.

Любжи почти не спал в ночь перед Рош Ха-Шана. Утром, когда мать оделась, он не сводил с нее глаз — точнее, с броши, которую она приколола. После службы он удивил ее, когда по дороге домой из синагоги вцепился в ее руку, чего не делал с тех пор, как ему исполнилось три года. Как только они оказались в коттедже, Любжи уселся по-турецки в углу у печи и наблюдал, как мать снимает с платья свою единственную драгоценность. Минуту Зельта смотрела на семейную реликвию, потом встала на колени и сдвинула половицу рядом с тюфяком. Она бережно опустила брошь в старую картонную коробку и вернула половицу на место.

Наблюдая за ней, Любжи сидел так тихо, что мать забеспокоилась, не заболел ли он.

— Я здоров, мама, — сказал он. — Но ведь сегодня Рош Ха-Шана, и я думал, что́ должен сделать в новом году.

Мать улыбнулась, все еще лелея надежду, что хотя бы один из ее детей может стать раввином. Любжи надолго замолчал, пытаясь решить задачку с коробкой. Он не испытывал никакого чувства вины от поступка, который собирался совершить, хотя знал, что мать назвала бы это грехом — он уже убедил себя, что еще до конца года вернет все на место, и никто ничего не узнает.

Той ночью, когда вся семья улеглась на тюфяк, Любжи свернулся клубочком у печи и притворялся спящим, пока не убедился, что остальные заснули.

Удостоверившись, что все спят, Любжи осторожно пополз вдоль стены, пока не добрался до дальнего края тюфяка. Отец громогласно храпел, и Любжи боялся, что кто-нибудь из братьев или сестер проснется и увидит его.