Четвертое состояние

По заключению патологоанатомов, смерть наступила в результате спазма кровеносных сосудов головного мозга. Учитывая родовую травму и прогрессирующий церебральный паралич, эксперты установили, что такой исход был неизбежен. Днем раньше, днем позже, но неизбежен. Возможно, этим дело бы и кончилось, да и Татьяна бы всю эту историю перенесла гораздо легче и спокойнее. Но тут на нашу беду, в прокуратуру республики поступило анонимное заявление, в котором утверждалось, что Татьяна проводила на своем ребенке противозаконные опыты. Судя по тексту заявления, оно было написано кем-то из врачей, хорошо осведомленным даже в деталях. Скорее всего, из той же Объединенной транспортной больницы. И началось следствие.

Татьяна на первом же допросе признала себя виновной. По-моему, признала себя виновной даже в том, в чем никакой вины и быть не могло: в конце концов она — дипломированный врач-невропатолог, а не старуха знахарка, лечить людей от таких заболеваний, каким страдал ее малыш, разрешено законом. Даже не разрешено, как потом пояснил нам на заключительной беседе прокурор республики, когда следствие было прекращено, а она была обязана лечить! Но это было потом. А сначала все было очень плохо; следователь попался въедливый, дело для него совершенно незнакомое, зато громкое, к делу «о незаконных методах лечения» он привлек массу людей, вплоть до историков, и нас допрашивал с пристрастием. Скандал, одним словом, разгорелся нешуточный, и гаснуть он стал лишь после того, как Гуров настоял на встрече следователя с его больными — с теми самыми, которых он при помощи того же луча лазера и той же методики, что послужили поводом для обвинения Татьяны, избавил от болей.

Антон потом рассказывал, что больные следователя «заклевали»: так на него орали и такими грозили ему карами, вплоть до коллективной жалобы прокурору СССР, что тот отрезвел мгновенно. К тому же выяснилось, что следователь превысил свои полномочия, что он сначала должен был произвести проверку заявления, а потом уж, и только на основании заключения специалистов-экспертов, возбуждать против нее уголовное дело. Следствие прекратили, и в какой-то мере оно оказалось даже на руку. Интерес к «жареному», как говорил Антон, всегда сильнее логики. Но для Татьяны, конечно, вся эта история едва не стала ее концом. Не знаю, как нам с Антоном удалось вернуть ее к жизни...

Ты вот написал, что тебе не нравятся брюнетки. Мне это, конечно, приятно слышать, я-то сама всю жизнь слыву шатенкой. А Татьяна... А Татьяна, Гена, тоже была шатенкой. Краситься она стала после смерти малыша — чтобы скрыть седину. И до сих пор, хотя уже много лет работает в «Акпане» и считается одним из ведущих специалистов в области лазерной терапии, убеждена, что малыша погубила ее поспешность. Передозировала. И никакие доводы Антона и других врачей о том, что лазер такой малой мощности никаких вредных последствий даже при десятикратном увеличении экспозиции принести не может, на нее не действуют. В таких случаях она просто отмалчивается. Уходит в себя.

Вот какое я тебе написала огромное-преогромное письмо. Выговорилась. Не хватило, выходит, мне тех четырех дней, которые подарил нам с тобой твой страшный ответсек Дима Гошев. Или наоборот? Гоша Димов? И рука устала, и язык заплетается. И 6 часов утра уже. Всю ночь, выходит, просидела, с тобой беседуя.

Перечитала конец твоего письма... Не могу. С ума без тебя схожу. И как ты там, в своей Москве, без меня? И вообще... Как ты живешь? Мне хочется знать о тебе абсолютно все, каждую твою минуту. И больно в то же время: как подумаю, что у тебя уже кто-то был... Эгоистка, правда? Узнала всего полгода назад. Даже меньше. А такие претензии!..

Обнимаю, целую...

Твоя Мила. 18 янв.

P. S. А как ты хочешь объяснить читателям, в чем суть лечебного эффекта «красного резонанса», без рассказа о нашей концепции биоплазмы? Да ты ведь ее и упоминаешь, биоплазму, — обрати внимание: два раза!..»

VII

«Милочка, еще один досыл — начало и конец репортажа. У нас в редакции какая-то кутерьма — уход Гумилева разворошил наш муравейник: все на что-то и на кого-то жалуются, у всех перегрузки по листажу — сплошной ной. А сегодня ко всему еще и «присутственный день». Два дня в неделю у нас «обязательные к явке» — всякие совещания, летучки, прием посетителей. Устаешь от говорильни смертельно. С трудом вычитал гранки номера, потом долгий разговор с Гошей Димовым — вокруг да около. Так я и не понял, что же от меня нужно Гоше. Хочет дерзнуть, а не знает — чем. А по мне... Забился за шкафы в художественном отделе: вроде и в редакции — на месте, а вместе с тем и нет меня. Перечитал, что вчера набарабанил на своей «Эрике»... Вот коротко начало очерка. Почитай, Милочка. У меня какое-то чувство... Неуверенности, что ли? А в чем неуверенность — и сам понять не могу.