Четвертый бастион

– Говорите, накануне вторжения у вас не было ни одной практической карты Крыма? – хмыкнул он на жалобы Шарле, что никто во французском штабе толком не представлял себе ни Крыма вообще, ни где эта terra incognita. – Можете утешиться. Карт не было и у светлейшего князя, пока из Петербурга не были высланы гравюры еще суворовских времен. Правда, мы дома, а потому знаем, где пень, где колода. Но вам как отправляться этак наобум? То-то я смотрю, один из английских перебежчиков, еще менее сведущий в географии, чем наши полководцы, на полном серьезе удивлялся, что здешние медведи так и не побелели за зиму.

– Это верно, после минувшей зимы сам думал, что севернее этой страны могут быть только полярные льды, – поежился Филипп, удерживаясь от соблазна накинуть поверх кепи капюшон.

Непринужденно взяв капитана под руку, француз волок его то в одну, то в другую сторону, как если бы они прогуливались по эспланаде, а не по руинам, усеянным трупами, на которые часто смотреть было тошно и с самым крепким желудком.

– Что ж, – попробовал приободрить зябнущего мосье Илья. – Не обещаю вам жары, как в Алжире, – от цепкого взгляда Пустынникова не ускользнула ременная пряжка в ориентальном стиле, обычная для стрелков Иностранного легиона, а также желтоватая пигментация как бы неравномерного загара на бледной физиономии, то есть явное свидетельство о малярии и африканских страницах биографии, – но, уверяю вас, скоро тут будет ничуть не хуже, чем в Ницце.

– Вы бывали в Ницце? – оживился француз. – То-то я смотрю, ваш акцент не отдает школярством как, pardon, у большинства ваших офицеров. Чувствуется литературный тон. Им отличаются те русские туристы, что подолгу зевают у «Джоконды», а не на козлах купален.

– Нынче в армии мало дворян, воспитанных гувернантками, – уклонился Илья от прямого ответа. – Все больше кантонисты. Впрочем, публика еще менее начитанная.

– Кант? – тотчас подхватил любознательный Шарле. – Qu’est-ce que c’est «кантонист»? От Эманюэля Канта?

– От немецкого Kantonist[89], – хмыкнул Илья. – Солдатский сын, прикрепленный от рождения к военному ведомству.

Пустынников запнулся, заметив сочувственную мину мосье: «А ведь, и впрямь, крепостной. Даром что не к сохе, а к ружью прикрепленный», – поэтому закончил, испытывая неприятное чувство напрасных оправданий:

– Но они сразу определяются в военное училище и редко остаются в нижних чинах. При покойном императоре им вообще стало легче выслужиться. При нем и офицерских вакансий стало больше.

– Увы, такие потери! – горестно поддакнул Боше, истолковав недосказанное по-своему.

Вообще-то штабс-капитан имел в виду, что дисциплина, возвращенная Николаем I в армию, пришлась не по душе большей части дворянства, привыкшего смотреть на полк как на дворню, а на свои обязанности так и вовсе не обращать внимания. Дворяне стали уходить со службы. Но он не стал настаивать. Поддакнул:

– То старших выключат иных. Иные, смотришь, перебиты…[90]

– Случайное солдатское счастье, – вздохнул и Филипп. – Идешь позади командира в атаку, вдруг – бах!

Шум падения и яростное чертыханье, словно закулисный эффект пьесы, раздались позади, прервав француза.

– И вот уже ты командир… – рассеянно закончил Шарле, озадаченный шумом.

Обернулись.

Словно иллюстрируя его слова, край неприметного окопа, который они запросто перескочили только что, продолжал осыпаться, указывая след пропавшего.

* * *

Лейб-гвардии поручика Соколовского.

Он стоял на четвереньках на дне сапы[91], со злобным отвращением наблюдая, как его белые перчатки – нарочно для парадного случая держал во внутреннем кармане шинели – напитываются бурой влагой. Ухнул Виктор в неприметный подкоп, заглядевшись, как пресловутый буриданов осел на два стога сразу, а то и на три, не зная, какому отдать предпочтение.

Во-первых, загляделся он на компанию британского майора, к которой присоединились Раймерс с адъютантом и вездесущим бароном Лидвалем, а также зуавский лейтенант, не менее колоритный, чем его подчиненные, – в короткой «тунике» с «венгерскими» узлами золоченого шнура на рукавах и на краповом кепи.

Во-вторых, на разумную суматоху Крестовоздвиженских сестер у госпитального фургона, похожих в своих коричневых платьях с пелеринами и белых фартуках на стайку белогрудых птиц, а в их по-монашески глухих платках, – знал поручик наверное – можно встретить личика премиленькие, сколь бы скорбно иль строго ни сводили они бровки.

И далее прочих выглядывал Виктор парочку обер-офицеров – французского с бахромчатыми эполетами и Пустынникова с более практичными погонами, рангом чуть ниже. Их беседа даже отсюда казалась гораздо более оживленной и захватывающей, чем официоз. По крайней мере, француз махал руками, как на рынке, Илья Ильич посмеивался в стоячий воротник, так что в их товариществе пришлось бы кстати остроумие Виктора; а его тонкие замечания наверняка попали бы в офицерское собрание при штабе союзников, если не на страницы парижских газет.