Четвертый человек

Фенайру нервно хихикнул, а Дюбоск пожал плечами и тут же пожалел, что помешал тогда Фенайру расправиться с Попугаем.

Ни малейшего ветерка не чувствовалось в воздухе, и нигде не было никаких признаков судна.

К началу третьего дня каждый замкнулся в себе, стараясь держаться в стороне от других. Доктором овладела глубокая апатия. Попугая мучило мрачное подозрение, а Фенайру с трудом сносил физические страдания. Только две вещи пока еще служили какой-то связью между ними. Одной из них была фляга с водой, которую Дюбоск с помощью лианы подвязал у себя на боку. Горящими взглядами его товарищи следили за каждым его движением, за каждой каплей, которую он наливал. И он знал, хотя это не давало ему никакого преимущества перед другими, что жажда жизни установила свой неумолимый закон на этом плоту. Благодаря его разумной экономии у них оставалась еще почти половина запасов, взятых с собой.

Другим связующим началом, как это получилось по странной превратности судьбы, было присутствие на плоту черного канака. Совершенно игнорировать, забыть этого четвертого человека теперь уже было невозможно. Он засел в их сознании, с каждым часом становясь страшнее, таинственнее и все больше вызывая у них раздражение. Силы постепенно покидали их, между тем как этот голый человек не выказывал ни малейших признаков слабости и ни на что не жаловался.

Когда наступила ночь, он, как и раньше, растянулся на плоту и скоро заснул. В часы мрака и безмолвия, когда каждый из трех белых людей на плоту предавался отчаянию, этот черный человек спал спокойно, как ребенок, легко и равномерно дыша. Проснувшись, он опять садился на свое место на корме. Он оставался таким, каким был все время, никакой перемены в нем не произошло, я это казалось чудом.

Звериная злоба Попугая, в которую вылилась его извращенная ненависть к канаке, сменялась суеверным страхом.

– Доктор, – сказал он, наконец, с ноткой благоговейного страха в голосе, – что это такое: человек или бес?

– Человек.

– Это чудо! – вставил свое слово Фенайру.

Но доктор поднял палец, как поднимал он, когда читал лекцию своим ученикам.

– Этот человек, – повторил он, – самый жалкий представитель человеческого рода. Обратите внимание на его череп, на его уши, на его подбородок. Он стоит на одном уровне с обезьяной. Нет, у прирученных обезьян больше разума.

– Ага… В чем же дело?

– Он обладает какой-то тайной, – сказал доктор.

Слушавшие его словно оцепенели.

– Тайна! Но ведь он у нас всегда на глазах, мы видим каждое его движение. Как он может хранить тайну?

Обуреваемый горькими мыслями, доктор, казалось, забыл на время о своих слушателях.

– Какая жалость! – размышлял он вслух. – Вот вас здесь трое. Все мы дети своего века, продукт нашей цивилизация, – во всяком случае, этого никто не станет отрицать. И тут же перед нами этот человек, который относится к эпохе каменного века. И неужели в момент испытания, когда мы должны проявить свою приспособленность к жизни, неужели он победит? Какая жалость!

– А какая у него может быть тайна? – спросил Попугай, загораясь злобой.

– Не знаю, – отвечал Дюбоск с недоумением. – Быть может, какой-нибудь особенный способ дыхания, какое-нибудь положение тела, при котором можно избежать естественных требований организма. Подобные вещи существуют у примитивных народов, и они их тщательна скрывают, как, например, известные им свойства некоторых лекарств, использование гипнотизма и тайн природы. Но, с другой стороны, здесь, может быть, налицо просто психологическое явление: известное самовнушение, непрерывно применяемое. Трудно сказать. Спросить его? Бесполезно. Он не скажет. Да и почему он должен сказать? Мы его презираем. Мы не уделяем ему равной с нами доли. Мы с ним обращаемся, как с животным. И ему ничего не остается, как только положиться на самого себя, на те средства, какие имеются в его распоряжении. Он остается для нас непостижимым, – таким он всегда был и всегда будет. Он никогда не выдаст своих задушевных тайн. Это те средства, при помощи которых он сохранился с незапамятных времен и будет жить даже тогда, когда наша мудрость превратится в прах.

– Я знаю несколько превосходных способов выведывать тайну, – сказал Фенайру, облизывая сухим языком потрескавшиеся губы. – Можно попробовать?

Дюбоск насторожился и взглянул на него.

– Это нам ничего не даст. Он выдержит любую пытку. Нет, это не способ…

– Послушайте меня! – сказал Попугай резко. – Я… мне уже надоела эта болтовня. Ты говоришь, он человек? Очень хорошо. Если он человек, то у него в жилах должна быть кровь. А ее, во всяком случае, можно пить.

– Нет, – возразил Дюбоск. – Кровь горячая. И к тому же соленая. В пищу, может быть, годится. Но в пище мы не нуждаемся.

– Тогда убей это животное и выбрось за борт!

– Этим мы ничего не добьемся.

– Чего же ты, черт возьми, хочешь?