Четвертый Дюма

Вот так, среди общего веселья, в непринужденной обстановке родился первый вариант ставшей потом очень известной картины профессора Ивана Мырквички, названной «Рученица», пополнившей сокровищницу нашей Национальной художественной галереи. На полотне я изображен добродушным дедком с трубкой во рту, который сидит справа внизу, на переднем плане.

Репродукция этого первого варианта картины была отпечатана в том же году в «Сборнике народной мудрости, науки и литературы», который только что начал выходить. Именно по этой репродукции накануне выборов в Обыкновенное Народное собрание шестого созыва, проходивших осенью 1890 года, софийская полиция арестовала антистамболовскую оппозицию в Драгалевцах. В том числе и меня: мою особу они распознали и под шопским «камуфляжем». Это служит еще одним подтверждением исключительного реализма искусства Мырквички.

Потом людей, конечно, отпустили (после соответствующей обработки палками). За исключением меня. Почти три месяца я находился под следствием: в полиции хотели узнать, почему на этой тайной сходке оппозиционеров, умело замаскированной под обычную сельскую вечеринку, я, самый что ни на есть русский агент, представился шопом. Не связано ли это с подлым заговором против Стамболова и Его высочества?

И хотя ничего не было доказано, я готов записать этот факт в свою биографию.

ЭТОТ МИР, ПОЛНЫЙ НЕОЖИДАННОСТЕЙ

Я всегда считал, что, если б мое детство и молодые годы не прошли в Бургасе, не случилось бы ничего из того, о чем я расскажу дальше.

В середине восьмидесятых годов прошлого века, когда я учился в единственной местной прогимназии «Отец Паисий», Бургас был небольшим городишком, тысяч на десять жителей, не больше, с четырьмя махаллами: греческой, расположенной рядом с портом, который в те времена представлял собой всего-навсего бревентчатый причал; еврейской — севернее греческой, между улицей Богориди и морским берегом; болгарской — к западу от них до самых Атанаскёйских виноградников, и турецкой — к югу от порта до Комлука, узкой косы между морем и Ваякёйским болотом. В каждой махалле была церковь, мечеть или синагога. После резни армян в Турции оформилась еще одна небольшая махалла — армянская — и тоже со своей церковью. Люди, населявшие эти махаллы, жили в добром согласии. Рыбаки, портовые грузчики, ремесленники, виноградари, рабочие Хаджипетровой мельницы, мелкие лавочники — все они под вечер собирались в многочисленных кофейнях, кабачках, трактирах и заливали горькую муку розовым анхиальским вином, которое продавалось по грошу ока, и как только удавалось забыться, начиналось веселье. А веселиться они умели, ах, как они умели веселиться!

Вот среди этих людей и проходило мое детство. Матери я не помню, потому что на второй же год после моего рождения она бросила меня и сбежала с каким-то итальянским моряком. Отца я тоже рано потерял, сгубила его малярия, страшная болезнь по тем временам в этих болотистых местах. Когда остался я сиротой, взял меня к себе сотоварищ отца, такой же как он рыбак и его побратим — грек Стилян Вангелис, по прозвищу Штилянито. Благодаря ему и его сыновьям я узнал море и так сжился с ним, что когда потом в моей жизни наступила резкая перемена и мне пришлось оставить родину и выбирать свой путь, я, конечно, стал моряком. Но об этом потом.