Четвертый Дюма

Как бы там ни было, вечером мы вылезли через окно и дыру, проделанную нами в заборе. Слави ждал нас у фонтанчика на Лоретанской площади. В пивной «У старого вола» мы выпили пива на весь будущий гонорар автора и прекрасно провели время. Тут мы узнали, что Слави и без нашей помощи значительно преуспел в алкогольной науке. Завсегдатаи пивной его уже знали и наградили его прозвищем «Веселый толстяк». Подвыпившие посетители посылали ему и нам, его друзьям, огромные кружки пива, а хозяин пан Петишка, грузный господин с одышкой, бывший фельдфебель австрийской армии, вытерев залитые пивной пеной руки, пришел лично поздравить молодого «пана писателя» за фельетон в «Народни листы», в котором он здорово разделал швабов и им подобных. К полуночи мы вспомнили, что, если не вернемся в пансион, нам несдобровать. Пан Петишка вызвал фаэтон, нас усадили, и мы поехали в сопровождении какого-то пана Бретшнейдера, который явно не был таким пьяным, как притворялся. Позже мы поняли, что он был шпиком австрийской полиции, отвечавшим за питейные заведения на Лоретанской площади. А когда Слави исключили из Коммерческого училища, нам стало ясно, почему этот назойливый господин все время крутился вокруг молодого «пана писателя», о чем-то расспрашивал и нарочито ругал Габсбургов и «всю их венскую аристократическую сволочь». С помощью этого услужливого приятеля мы перелезли через забор (тайный лаз мы так и не смогли найти). Влезая в окно, мы старались как можно меньше шуметь, но почему-то все время порывались петь. Дело кончилось тем, что привратник пан Горачек проснулся и сцапал нас. Отбившись от наших объятий и поцелуев, он затолкал нас в нашу комнату и закрыл ее на ключ с внешней стороны.

Последствия не заставили себя долго ждать. Нас вызывали к директору, недоступному, похожему на святого Петра, самому пану Людвигу Гангховеру. Было проведено целое следствие, выяснялось, кто подговорил нас убежать из пансиона, с какой целью и куда, в каком кабаке мы так налакались. Мы соврали, что в Прагу приехали наши родственники из Болгарии и нам пришлось нелегально пойти на свидание с ними, потому что мы были уверены, что строгий пан Горачек ни за что не разрешит нам повидаться. Нам, конечно, не поверили, но большего от нас не добились. Дело кончилось «выговором с последним предупреждением». Гашека мы не выдали, и на этот раз он вышел сухим из воды. Но вскоре и ему пришлось испить горькую чашу. В дирекцию на него пришел донос, к которому был приложен один из последних его фельетонов, напечатанных в «Карикатуре». Антигабсбургская направленность фельетона была довольно-таки прозрачна, и хотя он вышел под псевдонимом, его автор стал известен, потому что, как я уже говорил, вокруг молодого «пана писателя» навертывались слишком «сердечные» и общительные господа типа упомянутого уже пана Бретшнейдера.

Это случилось весной 1901 года, и, несмотря на то, что к тому времени Гашек уже был отличником и за него заступились влиятельные люди, родственники его бедной матери, директорский совет навсегда исключил его из Коммерческого училища. Со слезами на глазах мы расставались с нашим милым другом, с которым последние два года были почти неразлучны. Мы пообещали друг другу, что будем встречаться в пивных, завсегдатаем которых Гашек уже стал (большую часть своих фельетонов он писал именно там, раздвинув кружки с пивом и бокалы с вином), а когда вернемся в Болгарию, будем писать и время от времени посылать посылки в виде плетеных бутылей — анисовка была и осталась любимым напитком Ярослава, чем-то вроде первой любви, которая не забывается.

Влиятельные знакомые помогли Гашеку устроиться мелким чиновником в пражском банке «Славия», где чинно и почтенно служил в свое время его отец. Но и там он долго не задержался, устроил какой-то скандал, обозвал помощника управляющего, немца Вагнера, судетской свиньей или чем-то в этом роде и, разумеется, сразу же вылетел из этого достопочтенного заведения, где все разговаривают полушепотом и называют друг друга «любезный и милостивый господин».

Гашек рассказал нам обо всем этом во время нашей последней встречи в Праге, если, конечно, двадцатичетырехчасовую попойку можно назвать встречей. Мы сидели в пивной «У чаши», любимом заведении молодого писателя, содержателем которого был пан Паливка, исключительно остроумный тип из Млада-Болеславы (позднее Гашек описал эту пивную в «Приключениях бравого солдата Швейка», совсем немного изменив фамилию содержателя, из пана Паливки он стал паном Паливецом). Эта попойка осталась у меня в памяти на всю жизнь. В эту ночь мы проучили любвеобильного пана Бретшнейдера, разукрасили ему физиономию, мотивировав на последовавшем допросе в полиции свои действия тем, что он ругал при нас императора и мы, якобы, не смогли сдержать своих патриотических чувств. Кроме того, в три часа ночи мы распрягли перед пивной два фаэтона, сели верхом на лошадей и галопом поскакали к Карловому мосту на Влтаве, где нас задержал полицейский патруль.