Четвертый кодекс

- Посмотри, - говорит ему живущий в Змее двойник, – посмотри на этот мир и людей в этом мире.

Голос его заполняет всю вселенную – как и боль Кукулькана. А может, этот голос и есть его боль...

- Ты сминаешь миры, как бумагу, но ты не Бог.

- Я знаю, - еле слышно отвечает Кукулькан.

- Ты должен слышать! - грохочет из Змея Кромлех. – Ты должен понимать! Ты должен знать!

- Что?! – кричит Кукулькан.

Но видение исчезает.

Кукулькан обнаруживает себя без сил лежащим на земле и глядящим в далекие небеса. Боль притупилась, стала почти приемлемой. Хотя теперь воспоминание о ней уже не оставит его никогда.

- Халач-виник обрел кух! – возглашает жрец. – Халач-виник принес кух в мир!

«Кух?.. - думает Кромлех. – Кто это?..»

Новый верховный жрец в упор глядит на него темными глазами. Кажется ли Кукулькану от боли и дурмана, или действительно где-то в самой глубине их затаились ненависть?..

...Царский танец – не просто танец, а космический акт. Кровь царя – кух – поддерживает жизнь вселенной, а танец – тах – придает ей динамику. Без кух и тах замрет движение звезд и планет, сезоны перестанут сменяться, остановится непрерывная чреда творящих историю событий.

Сегодня халач-виник Кукулькан танцует с посохом шукпи в честь бога Кавиля – покровителя царей, молодого бога, из-под земли поднявшегося.

«И еще ипостаси бога Марса», - думает Кромлех, выделывая в клубах дурманящего дыма курений медлительные, но сложные па танца под тягучую потустороннюю музыку. И эти движения действительно похожи на скованные водой, вкрадчивые движения танцев эгроси.

Кромлех уже не знает, где он – в юкатанской сельве или марсианских гротах. А может, в шаманском чуме в глубине Сибири... Скорее всего, он вне всех этих мест, в нигде и никогда – области богов.

Посох взлетает над его головой, колыхая роскошными перьями. Он символизирует царскую птицу кетцаль. Но Кромлех видит, что это оперенный крест.

И танцует он вокруг установленного на площадке для царского танца креста, увитого растениями, с кетцалем сверху. Это Сердце небес – лестница, по которой царь поднимается в мир богов. Ученый Кромлех понимает, что это – изображение Древа Жизни.

Но это – крест. Евгений знает, что этот символ священен во всей Америке – от Анд, до Великих озер.

Почему?

Он снова во влажных недрах Эгроссимойона, внимает речам странного эгроси.

«У нас не может быть ни противника-антагониста Бога, ни креста как символа бесконечности»...

Рептильи глаза Хеэнароо вдруг сменяются взглядом других, уже человеческих, но тоже обманчиво вкрадчивых.

«На людей креста почти не действовала магия»...

И другой взгляд вспомнился – бешеный, звериный.

«Перед тем, как уйти, вы снимите – это!»

Участившийся ритм барабанов разом смолк, царь застыл с занесенным посохом. Народ, жадно внимавший каждому движению танца, затаил дыхание.

На ветвях Мирового Древа царь вдруг увидел глядящую на него мертвым взором удавленную женщину.

Иш-Таб!

- Вон! – кричит ей на пике транса халач-виник и падает наземь.

Когда настало время наносить на тело царя новые рисунки, которые он вынес из своих видений, он велел татуировщику изобразить в середине груди крест...

...Жрецы долго терпели, копили силы, много времени прошло, прежде чем они попытались еще раз. И тогда им это почти удалось. За это время ягуары Кукулькана, из которых он создал вполне работающую тайную полицию, раскрыли немало заговоров против царя. Заговорщики гибли в муках, но никто из них так и не выдал нового главного жреца – Ахав Кан Ача. А тот выжидал, склоняясь перед царем и прославляя все его решения, как глас божий.

И снова этот был яд, но на сей раз его нанесли на кокан перед очередным царским кровопусканием. Он совершал ритуал совместно со старшим сыном – Топильцином, они должны были проколоть себе языки.

Кромлех увидел на шипе темную, напоминающую смолу, каплю, и понял все. Но остановить обряд уже не мог – ждущий царской крови народ не примет отказа от жертвы. Ни при каких обстоятельствах.

Кромлех взглянул на стоящего перед ним сына – высокого, стройного, не по-здешнему белокожего, прекрасного, как одинокий кипарис – и тихо сказал ему по-русски (это был тайный язык, знать который было положено лишь царю и его наследнику):

- Меня отравили. Когда я упаду, хватай жрецов и говори с народом. Держи власть. Смерть мою скрой.

Топильцин был уже сложившимся государем. Он коротко кивнул, и лишь в его брошенном на отца взгляде затаилось страдание.

Не дрожащей рукой Кукулькан поднес шип к далеко высунутому языку.

«Я все сделал хорошо, - подумал он. – Мне пора. Топильцин доделает остальное».

Он резко воткнул кокан и не успел ощутить боли – мир померк.

На сей раз мудрый колдун не появился. Кукулькан пришел в себя через много дней, с трудом вырываясь из паутины тяжелых навязчивых видений. По всей видимости, его организм все-таки был необыкновенным, если так долго сопротивлялся и в конце концов переборол действие яда, который доложен был убить его на месте.