Четвертый Рим

Четвертый Рим, несмотря на всемирность своей идеи, был обречен почти исключительно на внутреннюю войну по скудости материальных возможностей, глухой периферийности и чисто русскому домоседству. Причем война эта обещала быть непрерывной, или перманентной, как выражался Троцкий, единственный из вождей, кто ее откровенно пропагандировал и манил с настойчивостью прямо маниакальной, и, в сущности, убрали его не только за то, что он угрожал самодержавию Сталина, но и за то, что для большевика он был непозволительно откровенен. К сожалению, логика социалистического строительства такова, что переход от естественного строя жизни к искусственному строю жизни, основанному на мечте, действительно требует предельной концентрации власти, а та, в свою очередь, требует сильной личности, не обремененной понятиями о нравственности и праве, а эта, в свою очередь, вынуждена развязать нескончаемую войну за искоренение здравомыслящего человека, поскольку она неизбежно делает ставку на "воодушевленного дурака", которого нетрудно убедить в том, что полное и окончательное счастье не за горами, что так называемая классовая борьба есть нормальный способ существования и что ради исполнения завета двух немецких сочинителей многомиллионному русскому народу следует основательно пострадать. Следовательно, это не так и странно, что огромные массы простых людей, чуждых тщеславию и вообще какому бы то ни было сложному интересу, охотно поменяли мирное житие на осадное положение, которое повлек за собой большевистский эксперимент. С профессиональных борцов взятки, как говорится, гладки, эта публика, мыслящая сугубо религиозно, способна была удовлетвориться жертвой во имя любого этического или общественно-политического учения, поскольку они генетически были мучениками ради мученичества, какие у нас во множестве развелись со времен Аввакума Петрова, доказавшего, что мученичество ради мученичества может быть смыслом жизни, - а простой народ не щадил своей плоти, видно, по той причине, что просто так оно веселей. Ведь первый римский диктатор Сулла оставил в народе благодарные воспоминания, потому что он взбаламутил жизнь, пощипал состоятельные слои и потому что при нем римляне стали жить преимущественно бесплатной раздачей хлеба, а кроме того, блажному, неуравновешенному человеку, равно способному на благодеяние и злодейство, обычно кажется заманчивой строгая регламентация жизни, избавляющая от случайностей и невзгод, на какой, кстати заметить, держался восточный Рим; наконец, для марксистского посева трудно было отыскать более пригодную почву, чем российская глухомань, населенная бедовым и весьма странным народом, который ни во что не ставил материальные блага, традиционно исповедовал малоземные, отвлеченные идеалы и всегда был готов за что-нибудь пострадать. Да еще нужно принять в расчет такое обидное обстоятельство: почти во всем отставая от Запада как минимум на столетие, мы и в нравственном развитии значительно поотстали, правда, по-хорошему некоторым образом поотстали, то есть в то время как гражданин Европы давно выродился в скучную, мелкую, ограниченную, меркантильную личность, мы все еще находились в том нравственном состоянии, которое было характерно для европейца эпохи религиозных войн, когда итальянцы шли на костер за свои астрономические убеждения, французские писатели договаривались компанией утопиться, потому что их терзало людское несовершенство, а пэров Англии находили в стельку пьяными на лондонской мостовой; таким образом, русский народ пострадал за то, что он еще был слишком хорош для своей эпохи недаром, устремившись вперед, мы в конце концов оказались на задах исторического процесса. Да еще прибавим сюда веселящее чувство избранничества, чувство счастливчика-пионера, прокладывающего новые социально-экономические пути в пику бесправию и нищете остального мира, и, в общем, станет понятно, отчего русские люди соблазнились немецким учением о мечте.

Другое дело, что никакая человеческая теория, идущая вразрез с законами эволюции, не может быть осуществлена без того, чтобы не дать результата прямо противоположного тому, который предполагался. В нашем, российском случае это недоразумение объясняется тем, что Октябрьская революция стала итогом отнюдь не экономического, не общественного, а личностного развития, давшего отечеству несколько тысяч пламенных юношей и взбалмошных девиц, которые изначально пренебрегали синицей в руке ради журавля в небе, ложу темных идеалистов, нацелившихся года так за два, за три воспитать гражданина Неба из первобытного дикаря, конгрегацию неврастеников, не желающих знать того, что существуют учения, похожие на великую литературу и рассчитанные на то, чтобы так учением и остаться, которые просто светят людям, как звезды, из которых, ясное дело, ни дома построить, ни яичницы не сжарить. Поэтому-то закономерным итогом великого Октября стало не общество свободных и равных людей, всячески обихоженных государством, а самый банальный лагерь, где верная пайка компенсирует неволю и рабский труд.