Четвертый Рим

Забыв о голоде, Никодим гигантскими прыжками побежал вниз в раздевалку. Конечно, своей приличной одежды он не нашел, но, врезав пару раз доктору психологии Морозу, уже две недели исполнявшему роль каптерщика, все-таки получил пару туфель, светло-серые поношенные брюки и скрученный как сосулька пиджак, который при рождении был коричневым.

Никодим за время вынужденной изоляции растерял свои многочисленные связи и знакомства, поэтому в тот день ему пришлось хорошенько побегать по городу, чтобы вновь заявить о себе. С другой стороны, во время многообразных своих контактов он убедился, что никто уже за ним не надзирает. Наладив самые необходимые связи, он вернулся в психрезиденцию одетый в свой излюбленный наряд: черный свитер и потертые джинсы, неся в пакетике взятые в каптерке напрокат шмотки. Думал он при этом, что застанет больницу опустевшей и темной, однако, напротив, во всех палатах горел свет, слышались оживленные голоса и смех, и более того, за некоторыми запертыми дверьми раздавался даже звон стаканов. Поднявшись к себе в палату, увидел он, что оба его интеллигентных друга тоже материализовались за столом и пусто было место только деревенского "чайника", который за такой короткий срок еще не мог и до дома добраться.

Грустный певец поведал ему, что за время политической ссылки пропали не только его жена и теща, но и само жилье, в которое теперь вселился какой-то жлоб с большим животом и многочисленным семейством. Этот тип, будучи полным нулем в искусстве, с радостью вернул Орфею его любимый музыкальный инструмент — звуковизор, но наотрез отказался вернуть квартиру. Не сказать, что бедному поэту повезло больше. Его бывшая жена, которая после суда развелась с ним официально, не только не исчезла из квартиры, но, напротив, привела себе нового мужа и родила от него ребенка, так что благородный поэт вернулся в казенное жилище.

Едва несчастные душевнобольные обменялись своими печальными историями, как в палату самовольно вселился какой-то никому не известный китаец, с порога заявивший, что он носит в себе эдипов комплекс и поэтому должен занять свободную койку. Беспомощные поэт и певец посмотрели на Никодима и высказали в один голос мысль, что только вшивых китайцев им в палате не хватало. Никодим встал, посмотрел на старика, который был ниже его на две головы, и жестом показал на дверь. Китаец, худощавый и темный лицом, безропотно подошел к порогу и, скрестив руки на груди, сказал шепотом, так что его мог услышать только Никодим: " Когда заходит солнце, начинают квакать лягушки".

Ужасная своей банальностью фраза произвела на Никодима прямо чарующее воздействие, он распростер руки и весь засветился, как будто бы на пороге стоял не сморщенный китаец, а очаровательная женщина вроде его лечащего врача. Взяв китайца за руку, он вывел его в коридор, а возвратившись, без объяснения довольно сухо предупредил, точнее уведомил творческую элиту, что китаец сам известный поэт, к тому же певец-аккомпаниатор и будет жить с ними.

Несмотря на презрение к нему, китаец оказался весьма удобным и воспитанным сопалатником. Вставал он раньше всех и к подъему остальных уже успевал вскипятить на кухне им же добытый вместо исчезнувшего чайник и заварить в большой фарфоровой чашке одному ему известным способом душистый и густой чай. Кроме того, он в самом деле неплохо разбирался и в музыке и в литературе, правда, со странным для европейцев подходом, где детали значили более целого, и один удачно найденный образ или звук приводили его в больший восторг, чем целая поэма или симфония. Правда, общаться с ним можно было только глубокой ночью, после его ежедневных таинственных отлучек вместе с Никодимом.

2. ПРЕКРАСНАЯ НЕЗНАКОМКА

С каждым новым днем все ярче светило весеннее солнце, и все меньше влияний из большого мира доносилось до психбольницы. Основная жизнь психов постепенно смещалась из больничных корпусов во двор. Если раньше вовсю свирепствовали надсмотрщики-врачи и медбраты мучали несчастных психов регулярной уборкой, а не соблюдающих графики били, то теперь исчезли даже нянечки, об экзекуциях никто и не смел заикнуться и порядок, к радости психов, был совершенно забыт.

Если отсутствие наказаний и лекарств радовало больных, то, к сожалению, с исчезновением порядка в палатах стал скапливаться мусор, а больничное белье из белого превратилось в серо-черное. Постепенно сумасшедший дом организованно или стихийно перешел на одноразовое питание. В определенное время между больничным завтраком и обедом подавали овощную похлебку с добавлением залетных ингредиентов вроде кусочков мяса или рыбы да кипяток, который добывали в редкие паузы между перерывами в подаче электроэнергии и газа.

Безропотно выполнялся всеми пациентами только график мойки посуды, ибо порция лентяя просто съедалась более энергичными сопалатниками. Поэтому некоторые светлые умы стали вынашивать идею обедать во дворе, с тем чтобы каждый мог ополоснуть свою миску в фонтане.