Четвертый звонок

С Бертой Иосифовной творилось что-то невообразимое. Теперь она уже кашляла и не могла поднять голову от стола. Следом за ней, проникшись волшебными строками в моем исполнении, разрыдался представитель гороно: его тоже стало трясти, и он закрыл лицо руками. Ну а потом залихорадило все жюри. И «Пушкина», и учителей, и комсомольского представителя Дину Георгиевну со значком.

Я торжествовала. Правда, единственное, что не давало мне возрадоваться победе окончательно, было бледное, вытянутое лицо моей мамы в зрительном зале.

На подведении итогов мне вручили приз. За смелость… И все. И все!..

С тех пор — никаких конкурсов. Никаких!

Как разбиваются мечты

Все дети моего поколения мечтали о романтических профессиях — от космонавта до покорителя целинных земель. Я же мечтала быть леди. А потом уже пианисткой. К мечтам о музыкальной карьере прилагалось длинное блестящее платье, белый рояль, шквал аплодисментов и абсолютное отсутствие усидчивости. А поэтому сначала — леди.

В моих замусоренных мозгах сложилось убеждение, что леди должна быть необычайно красива, обладать изысканными манерами, уметь танцевать, носить вечерние наряды и украшения, выходить в свет и бывать на приемах у самой королевы. А там все — и леди, и джентльмены должны бродить по роскошному залу и обсуждать инфлюэнцу и погоду.

Я мечтала быть леди два месяца, пока в наш город не приехал театр с пьесой Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным».

Когда зрители уже собрались, выяснилось, что дверь в оркестровую яму закрыта на огромный амбарный замок и завалена всяким хламом. Первые джентльмены в моей жизни — оркестранты во фраках — с христианским смирением по одному прыгали в яму прямо со сцены, как пингвины прыгают с льдины в океан. Последней спихнули в яму упирающуюся виолончелистку в бархатном платье и бережно передали ей инструмент. Потом на сцену вышел дирижер, разъяренный, с красными пятнами на лице, и обреченно сиганул к оркестру прямо с авансцены. Мне было обидно. Публика веселилась. Моя мама ежилась от неловкости.

Главную леди в спектакле играла, как указано было в программке, «Засл. арт. респ., парторг». Ее поведение на сцене зачеркнуло мой ванильно-кружевной образ леди навсегда. Она изо всех сил демонстрировала хорошие «мане-э-эры», декламировала текст неестественным индюшачьим голосом, ошивалась в мужском обществе, одетая только в пеньюар, и мотала перед носом собеседника ярким лохматым веером. Публика, завороженная ее манипуляциями с веером, почти не слушала текст в сочном украинском переводе:

— До біса ці кляті гроші!

«Джентльмены» загребали ногами, чесали в затылках, шмыгали носами, валились на стулья, не поддергивая брюк, играли густо обведенными глазами и по-опереточному хихикали, как субретки.

Единственным джентльменом выглядел актер, игравший лакея, галантный, молчаливый, деликатный и немного рассеянный. Поднося ему цветы, я убедилась в том, что он мертвецки пьян.

Тогда я поняла истину: чтобы играть леди, надо прежде всего ею быть. Другими словами, чувствовать горошину через семьдесят семь пуховиков.

С тех пор мечта моя потускнела и сменила русло. Месяца три я хотела быть трамвайным кондуктором, пока не посмотрела фильм «Семнадцать мгновений весны».

Но это уже другая история.

Вся жизнь — театр

Друг мой Гриша Гольд любил театр. Без взаимности. «Гришенька, — говорила его мама. — Ты же прекрасный скрипач. Выходи на сцену, играй себе». Но Гриша хотел перевоплощаться и говорить со сцены разные слова. Ну, там:

«Быть или не быть?» Или: «Карету мне, карету!» Ну, на худой конец: «Коня, коня!..»

Первый его театральный опыт был без слов. Роль царицы полей Кукурузы на новогоднем утреннике в детском саду. Женечка Слободянюк, прима детского сада, два дня рыдала, что ей досталась только роль второго плана — Свекла. И поэтому на утреннике эта маленькая интриганка больно пнула Гришу, да так, что он свалился под елку в своем картонном кукурузном саркофаге и валялся там, лицом вверх, водя ручками и ножками как божья коровка, не в силах встать.

Дальше — больше. В школьном театре ему поручили роль со словами. Он должен был, как сказала учительница, стремительно вылететь на сцену к сидевшему в глубоком раздумье Емельяну Пугачеву и, задыхаясь от волнения, прокричать: «Батюшка Емельян Иванович, солдаты в лесу!»

Ну, во-первых, насчет «выбежать». На представлении он медленно вышел и развязной, вихляющей походкой пошел на Пугачева. По-своему истолковав слово «батюшка», он фамильярно продекламировал: «Папашя! Солдаты в лесу!»