Четвёртая высота

Ёжик уже не спал, а стоял во весь рост, держась за спинку кровати, и топтал одной ногой подушку.

— Мама! — сказал он баском и весь потянулся к Гуле.

Всего только третий или четвёртый раз в своей жизни произнёс он это слово — «мама».

Гуля почувствовала, что ещё немного — и слёзы потекут у неё из глаз. Молча взяла она Ёжика на руки и села с ним к окну.

Пока мать собирала её в дорогу, она держала Ёжика на коленях и долго смотрела на него. Ёжик хмурил белые брови, трогал звёздочку на маминой пилотке и что-то говорил на своём собственном, непонятном языке. А Гуля старалась получше запомнить его ручки с крохотными ноготками, круглый выпуклый лобик, затылочек со светлыми нежными волосиками.

Вот они, последние минуты дома…

Снова и снова вставало перед глазами то утро, когда она подошла к дверям белокаменного двухэтажного здания. Там помещался штаб только что сформированной 214-й стрелковой дивизии.

Совсем ещё недавно в этом самом доме была школа. В классах шли уроки, на переменах в широких коридорах стоял весёлый разноголосый гул…

Неожиданно Гуля увидела того, кого поджидала, — командира дивизии генерала Бирюкова. Он выходил из машины. Это был красивый плотный человек лет сорока. Гуля уже несколько раз видела его на концертах агитбригады. Ей запомнилось, с каким вниманием он слушал её, когда она, выступая в воинских частях, читала стихи или пела и как долго он потом ей аплодировал.

— Товарищ генерал, — сказала Гуля, подойдя к нему у самых дверей штаба, — разрешите обратиться к вам с просьбой. — И, собравшись с духом, добавила: — Я хотела бы записаться добровольцем на фронт.

Генерал пристально на неё посмотрел.

— На фронт? — спросил он с удивлением. — Зачем? Здесь, в тылу, тоже нужны люди.

— Я знаю, — произнесла Гуля твёрдо, — но я так решила.

Генерал пытливо посмотрел на неё:

— Что же мы стоим у дверей? Зайдёмте в штаб и там поговорим.

Они оба поднялись по лестнице на второй этаж и пошли по школьному коридору. На дверях ещё сохранились дощечки с надписью: «5-й класс „А“, „Б“, „В“…»

Генерал открыл дверь с надписью: «Учительская».

Комната была уже почти пуста. Должно быть, её только что освободили от школьной мебели и ещё не успели обставить. Канцелярский стол, несколько стульев, телефон на столе — вот и всё, что здесь было. Гуле представлялось, что она здесь увидит карты военных действий, но над столом висела только одна карта — Башкирии. А с простенка между двумя широкими окнами смотрел на Гулю — как будто испытующе и пристально — Ленин…

Генерал пододвинул ей стул и спросил спокойно и участливо:

— Ну, зачем же вам, голубушка, на фронт?

— Я хочу отомстить, — сказала Гуля, стараясь говорить как можно твёрже и короче. — За Киев, за погибшего мужа, за детей, которых расстреляли в Анапе, за всё…

Генерал слушал её с приветливым и дружелюбным вниманием. И Гуле на минуту представилось, какой он был в мирное время, ещё совсем недавно. Неторопливый, очень спокойный, с тихим голосом, он, наверно, мог часами просиживать где-нибудь на берегу с удочкой…

«Такой простой, доступный человек — и командир дивизии, — мелькнуло у неё в голове. — И по всему видно — сердечный. Нет, не возьмёт на фронт. Пожалеет…»

Командир молчал. Он колебался.

— Вы поймите, — сказал он наконец, — мы не можем брать людей со стороны. Не имеем права. Нам их дают военкоматы. По нарядам. — И, помолчав, добавил: — И ведь для службы в армии нужна специальность.

— У меня есть специальность! — подхватила Гуля. — Я медсестра. В госпитале работала… Товарищ генерал, я понимаю, что всё это не так просто, понимаю, на что я иду. Но я не могу иначе! Поверьте мне — не могу!

И генерал поверил. Поверил, что это не легкомыслие юности, не минутный порыв, а продуманное и прочувствованное решение.

— Ну что с вами поделаешь! — чуть вздохнув, сказал он. — Идите в районный военкомат. Заявление подайте. Документы. А когда оформитесь, приходите ко мне ещё раз…

…И вот всё уже позади. Гулю зачислили в медико-санитарный батальон и к тому же приняли в агитбригаду политотдела дивизии как артистку. Она едет на фронт вместе с агитбригадой.

— Ну, дорогая, — сказала она, вставая, — мне пора. До нашей встречи в Киеве!

И, передав Ёжика матери, обняв её, она взяла в руки небольшой свёрток, который мама наспех собрала ей в дорогу, и пошла. У двери она ещё раз обернулась, зажмурилась и, круто повернувшись, почти побежала бегом.

Когда за ней захлопнулась дверь, матери показалось, что комната сразу опустела. Всё осталось так же, как при Гуле, — на подоконнике лежала её кожаная старенькая сумочка, в углу стояли её лыжи, на столе осталась забытая Гулей тетрадь со стихами, переписанными из газет и журналов. И странно было подумать, что девочка, которая ещё недавно переписывала в тетрадку стихи, пела весёлые украинские песни, умываясь под краном, ушла на фронт, навстречу всем трудностям, лишениям и опасностям войны.

В пути

Стуча колёсами, поезда шли с востока на запад — вагон за вагоном, бесконечные составы длиной чуть ли не на километр: теплушки, санитарные вагоны, громыхающие платформы с военным грузом, накрытым брезентом.