Царедворец ехидно улыбнулся и протянул ученому книгу со словами: «Михайло Васильевич, наидрожайший Вы наш, приказ императрицы. Перевести в наикратчайшие сроки, дабы земледелец российский мог приращение в хозяйстве иметь».
Выбор оказался более чем удачен. Ломоносов до 19 лет жил в Архангельской губернии, где бытовал «пяти статейный табель о почвенных рангах». И не знать его он не мог. Кроме того, постигая премудрости горного искусства в Саксонии у Иоханна Генкеля, юный академик интересовался составом «сложных земель», торфов, почв. К тому же, в совершенстве владел немецким языком, на котором и был написан, сей труд.
Философские упражнения Губертуса вызвали бы зубовный скрежет и у более сдержанного читателя. Потому-то переводчик поступил так, как спокон веков делали большинство его коллег. Безжалостно выбросил из текста «негодные рассказы, коими книги свои наполняют токмо, чтобы великим казаться», добавил толику своего жизненного опыта, и, «стратагема», резко сбавив в объеме, и превратилась в «Лифляндскую экономию».
С этого момента в агрономии, а затем в науке о почвах, и появилось новое слово «чернозем». У Губертуса, понятно, говорилось о «chernozemus». Но откуда настоящему чернозему взяться в Лифляндии? Как, впрочем, и в остальных местах, где его именем называли самые различные земли. Это и натолкнуло переводчика на мысль подробнее разобраться в бытовавших понятиях.
А велика ли разница? Она огромна. В русском языке под «черноземом» подразумевались и дерновые почвы севера, и торфа. Толковый словарь дает еще одну трактовку: «В Древней Руси «черный» означало не частный, государственный». Отсюда и пошли «черные» крестьяне, земли.
Признаться, и Ломоносов не сразу «раскусил» царь - почву. Переиначивая «стратагему» Соломона Губертуса, он полагал чернозем «верхним слоем земли, который легко разглядеть при копании колодезей». Выходило, будто чернозем и «есть та порфира, коя венчает развитие ВСЕХ слоев земных, одновременно являясь частью нижних, много от них заимствующая, уделяя от себя взаимно».
Идея верная. Почвы в течение своей жизни, действительно делятся на слои-горизонты, и самый верхний из них – самый важный для человека. Именно он кормит и поит растения. Правда, далеко не всегда этот символ силы и могущества - чернозем. Более того, большинству земель, в силу условий их рождения, великий шанс не выпадает никогда. Потому-то слово «ВСЕХ» оказалось лишним. Чтобы понять это потребовалось еще пятнадцать лет.
В трактате «О слоях земных» ошибка исправлена. Ученый избавляется от «порфироносного покрывала». Он наслышан о тучных степных землях Малороссии. И понимает: они не простые покрышки, а особые тела, способные «рождаться» и «умирать». Не «первообразные», как представил их Гебенштрейт, а постоянно меняющиеся, не «вездесущие до потопа», как утверждал Крафт, а «образованные разрушением горных пород, растениями и долготою времени».
Немного нашлось бы в восемнадцатом веке людей, способных вообразить почву – особым природным организмом, появившимся на свет без помощи Творца, из разрушенных растениями скал, живущим собственной, непохожей на другие «существа» жизнью! Даже в двадцатом столетии встречались ученые, не признававшие за плодородным слоем большинства подобных свойств.
Способность изменения почв во времени, их генетическая сущность, косвенно подтвердилась исследованиями другого гения той эпохи, Жоржа Луи Леклерка де Бюффона. Правда, французский ученый ни словом не обмолвился о плодородном слое, полагая: природа представлена тремя царствами - горных скал, растений и животных.
А вот у Ломоносова получалось, что существует и ЧЕТВЕРТОЕ. И поскольку животные, растения, горные породы и климат везде разные, заключает ученый, то и результаты, а точнее почвы, получаются не одинаковые.
Тут-то свершается еще одно невероятное для восемнадцатого столетия событие. Переход от «physica empirica» или науки «фактов» к «physica speculativa» или науке «чистого разума». Не простая дедукция, знакомая со времен эллинов, не обыкновенное обобщение, а построение изящной гипотезы, названной в наше время «законом природной зональности».
Законом, «благодаря коему, токмо и можно понять, чем рознятся тундры мхами зарослые, а леса хвойные вечно зелены». Почему на севере больше земель «турфовых», а «в тайге земли песчаные». И уж тем более «не дивно, что там, где лист на земле согнивает и в навоз перетлевает, глины, и другие подошвы черною землею покрываются».
Опять «черная земля»! Да, но на этот раз это перегной, гумус. Выходит «чернозем» един и одновременно «двулик». И здесь нет ни малейшего противоречия. В науке о природе только наметились границы между отдельными дисциплинами. Единственным подспорьем при объяснении тех или иных явлений служила формальная логика, главный из постулатов которой гласил: «Мысли, различающиеся конкретным содержанием, могут быть облечены в одну и ту же форму». Например, слово «земля» может объединять совершенно разные понятия. Планета, суша, почва, песок, глина… Тоже случилось и черной землей, черноземом.