Четвёртый круг

Комнату Холмса я запер и забрал ключ с собой, что вполне ее устроило, потому что теперь она стала притворяться, будто этой комнаты вообще нет. Это ей, без сомнения, облегчало пребывание дома, особенно ночью, когда она оставалась одна. Правда, об этих периодах в ее жизни я практически ничего не знал, потому что миссис Симпсон о них никогда не упоминала, следуя нашему табу на разговоры о любых таинственных событиях и обо всем, связанном с ними.

Всего один раз — кажется, на второй день после пожара — придя, я увидел по ее заметному испугу, что она недавно пережила что-то странное и неприятное. Я не предоставил ей возможности рассказать мне об этом. Сама она, после сомнений и размышлений, на это не решилась, а я не настаивал, так что дело осталось неразъясненным, тем более что старушка в моем присутствии быстро успокоилась. Почему я так поступил, хотя любопытство меня буквально съедало? Из неготовности услышать то, что она могла сказать? Из трусости? Не знаю. Может быть.

Разумеется, в полицию об исчезновении Холмса мы не сообщали. Впрочем, а что бы мы могли им рассказать? Что за всем стоит этот безумный Мориарти, который, правда, уже несколько недель мертв? Что величайший гений сыска, который когда-либо жил в Лондоне, просто-напросто исчез в никуда из запертой комнаты? Конечно, нам бы не поверили, хотя для них Холмс всегда был окружен неким ореолом сверхъестественного. Между тем все произошедшее было слишком невероятным даже по отношению к нему, поэтому неизбежно начались бы допросы, которые становились бы все неприятнее для нас, по мере того как мы все больше запутывались бы в безуспешных попытках дать более или менее связное и приемлемое объяснение тому, чего и сами абсолютно не понимали.

Что касается констебля, пришедшего нам на помощь в тушении пожара, то тут не было особых проблем. Он с легкостью принял мое объяснение, что причиной всей суматохи послужила моя неловкость и неумелое обращение с оборудованием Холмса для научных опытов и что именно это чуть не привело к взрыву и гораздо более сильному пожару. Он меня слегка пожурил за то, что я, имея научное образование, суюсь в то, в чем не разбираюсь, а когда я намекнул, что хотел бы скрыть все произошедшее, особенно от Холмса, он понимающе кивнул и даже предложил свою помощь в наведении порядка в комнате. Каким-то образом я отговорил его от этого, рассыпаясь в благодарностях и уверяя, что сам отлично со всем справлюсь.

Когда на следующий день я встретил его на улице, он спросил вполголоса, заметил ли что-нибудь мистер Холмс, а получив отрицательный ответ, вздохнул с облегчением. Похоже, что он за это время раскаялся в том, что согласился на сокрытие произошедшего, боясь в случае большего ущерба поделить со мной ответственность.

Трудность общения с лондонскими полицейскими заключается в том, что они порой разрываются между чрезмерным рвением и джентльменской предупредительностью, особенно когда имеют на лбу предательскую шишку, аналогичную той, что украшает лоб и первого в списке подозреваемых…

Миссис Симпсон готовила мне обед, довольная тем, что теперь у нее есть кто-то, кто придерживается домашнего распорядка и питается в нормальное время. Холмс так почти никогда не делал, он ел только тогда, когда его всерьез начинал мучить голод, что могло случиться в любое время дня или, зачастую, ночи. Хозяйке его безалаберность доставляла немало хлопот, и она открыто высказывала свое недовольство, но Холмс этого вообще не замечал.

Мои затруднения в связи с кухней миссис Симпсон заключались единственно в величине порций, которые она готовила для меня. Хотя, в отличие от Холмса, я отношусь к людям, умеющим наслаждаться едой, что, впрочем, можно видеть по моей фигуре, — обеды, дожидавшиеся меня в доме моего исчезнувшего друга, значительно превосходили мои обычные потребности в пище.

Я воздерживался между тем от того, чтобы каким-то образом дать понять это моей новой хозяйке, ибо это ее оскорбило бы. Она так смотрела на меня во время еды, что было очевидно: она наслаждалась почти так же, как, по ее представлению, наслаждался я, — наконец-то она могла готовить для кого-то, кто высоко ценит ее кулинарное искусство, а не просто механически загружает пищу в себя, будто выполняет некую неприятную, но необходимую обязанность.

Прямым следствием чрезмерных порций, которыми потчевала меня миссис Симпсон, явилось мое послеобеденное сонное состояние, которое она умело использовала. Тогда начинались ее долгие монологи, в основном представлявшие собой истории болезни различных родственников и знакомых, а от меня требовался не столько совет, сколько полное согласие с ее мнением в отношении диагноза и лечения.