Четыре четверти

я сидел на полу, который не мыл, жевал то, что не готовил, запивая тем, что не покупал, и смотрел на пустые листы. они уже не бесили своей чистотой, не рябили в глазах синими рядами ровных линий и уж точно не жаждали моих откровений.

мама звонила, я не взял. был занят. сидел на полу и ждал, когда закончится день. когда можно будет открыть ставни и глотнуть свежего воздуха, который я сегодня не заслужил. опять. дожевать то, что не дожевал вчера, допить то, что вчера не допил, закрыть тетрадь, закрыть глаза и щелкнуть выключателем.

он вернется завтра с новым пакетом из супермаркета и с новой историей, которую сочинял по пути сюда, чтобы завязать разговор. хорошо, что у него есть ключи; я все равно не поднимусь открыть, у меня же есть оправдание

– я занят. генерирую идеи. играюсь с описаниями. продумываю хронологию и место действия. гипнотизирую пустые листы.

он позвонит в звонок – по привычке – так, вообще-то, делают все; шлепнет себя по лбу, достанет ключ, оступится, выронит что-то из пакета, наклонится поднять, выронит остальное, подышит на окоченевшие руки. позовет меня. я не откликнусь – занят, – он справится сам и завалится ко мне на кухню, не тронутую с последнего его визита.

– я тут! – крикнет он, как всегда, поначалу, съедая последние звуки от стеснения. – все залило, ты видел? добирался к тебе вплавь!

но я не видел, когда мне. я весь в делах.

из вежливости выкрою минутку, и встречу его в дверях в гостиную, и не обращу внимания на грязные и мокрые ботинки, грязные и мокрые джинсы, грязный и мокрый, задранный по пояс, плащ, сломанный зонт и лужи на полу по траектории его движения. он начнет раскладывать покупки, попутно скидывая с себя все, что прилично скинуть, пританцовывая от холода и отматывая бумажные полотенца для устранения последствий своего вторжения.

– ты как? идеи есть? уже много написал? продвигается успешно?

я выкручу термостат и включу кофеварку – рефлекс на стук его зубов, – кивну, пройдусь по кухне и вернусь в комнату – много работы.

мне не нужно было следить за прогнозом погоды – если запасы в холодильнике стремились к нулю, значит, вот мое штормовое предупреждение. он приедет. и перевернет все вверх дном. а мне нужна тишина. я должен быть один. наедине с чистыми страницами. у меня дела.

в планах на день еще лес. знаю, не заслужил. но там точно никого. может, покричу. может, даже поможет. еще давно, на пляже у дома, я как-то видел школьников, вопящих на краю скалы. кто громче. игра такая. глупо. я тогда подвыл. но это было так далеко. и совсем в другой жизни.

он заглянет в комнату:

– тебе двойной?

и я кивну, не обернувшись, крутя ручку в руках и таращась на чертовы листы.

– себе налей и приходи, – скажу тихо, но он услышит, хоть и гремит чашками и раздолбанной кофеваркой. и прибежит, расплескивая содержимое, и плюхнется на диван, промокший, замерзший и уставший, и попытается завести разговор.

я буду планировать крик в лесу, а он расскажет о том, как сходил с коллегами в бар, как встретил там девчонку и как уехал с ней, я усмехнусь, и он обиженно уйдет готовить. и устроит на столах погром, пару раз поскользнется на мусоре и завалит раковину предметами посуды, о назначении которых я могу только догадываться. и от его стеснения, как обычно, к этому времени не останется и следа.

я должен что-то написать.

через заднюю дверь к лесу ближе. два шага – и сосны.

отличный коттеджик. идеальное место. он посоветовал. давно. пригодилось. и ему удобно, а я подстроился. мне главное потише. и одному. соседи есть, но участки здесь много больше, чем дома, и абстрагироваться легче. а за кривыми обшарпанными заборами территория уже не частная, броди себе не хочу. только не заблудись. и тетрадь с собой в лес возьму, вдруг смогу подобрать слова. обстановку сменю. может быть, поможет. впрочем, маме наверняка не понравится.

я проставляю в тетради даты – по привычке, так, наверное, делают многие. а толку? полгода уже без единой строчки. только числа меняются. и погода иногда психует. а на полях кое-где следы от кофейных кружек. и все, больше ничего.

больше у меня ничего нет.

от меня нужны емкие, исчерпывающие слова. чтобы те, кто их увидит, прочувствовали «авторскую боль». и «гулкое одиночество». не это прилизанное, фасованное в брикеты, упакованное в целлофан и с биркой, которое я лелею за закрытыми в коттедже ставнями. а то самое одиночество. пустые места. бесцветные пятна, дырки от пуль, метеоритные кратеры там, где раньше бурлила жизнь. рваные края должны быть не затянуты. по-другому агонию не передать.

перед выходом брошу: «вернусь» и выскользну из коттеджа раньше, чем услышу его осторожный стеснительный протест. домишко слишком оживает в его присутствии. теплее и светлее. и о тишине можно смело забыть. так просто не возможно что-то написать.