Четыре дня Маарьи

Тетя уплатила по счету, и мы пошли было домой. Но дошли только до трамвайной остановки, а там у тети возникла идея, что следовало бы слегка завить мои прямые, как спички, волосы. Мне было все равно, хотя в душе и затеплилась искорка надежды, что я стану выглядеть чуть-чуть человекоподобнее. Поскольку тетя боится всяческой «химии», мне сделали "гигиеническую полузавивку", о которой я до сих пор и понятия не имела. Мои мучения кончились под огромным феном-кивером, рядом с которым тетя с разрешения «дам» поставила треногую табуретку. Сидя на ней, она поучала меня, как жить на свете, громко спрашивала, надела ли я рейтузы, и, как рефрен, повторяла голосом репродуктора вопрос: "Ты меня слышишь?" Да разве же могла я не слышать, ее наверняка слышали даже те, кто сидел под самыми дальними фенами! Кое-кто усмехался, кое-кто поглядывал на меня с сочувствием, кое-кто бросал презрительные взгляды. Если бы на белом свете нашлась такая сверхъестественная сила, я бы вместе с гудящим феном провалилась сквозь пол под землю! Но я не провалилась, и «полузавивка» сделала меня на удивление хорошенькой. Я уже не прочь была, чтобы мне заодно выщипали брови, но в такой компании об этом не могло быть и речи…

Стийна улыбнулась и сказала:

 - Твои волосы опять отросли!

Будто она читала мои мысли.

Да, кто бы мог подумать, что "гигиеническая полузавивка" такая коварная! На другое утро моросил дождичек — этакая нежная грибная сырость, которая нормальному человеку никакого вреда нанести не может. Конечно, я, как и другие, надела форменную ученическую фуражку лишь в воротах школы — дежурный учитель стоит у нас при входе и проверяет наличие форменной фуражки и сменной обуви. Вообще-то эту фуражку можно бы надеть и по дороге в школу, но таков уж обычай! Я добралась до школы лишь в последнюю минуту, как всегда, когда тетя работает в утреннюю смену и доверяет меня заботам будильника. Наш класс, увидав меня, на миг онемел. Затем Килу сказал:

 - Жуткая глупость!

А Тийю у меня за спиной похвалила:

 - Блеск! Это афро, верно?

Насколько я знала, так обозначались курчавые головы, но мои ангельские полулоконы на такое название претендовать не могли. На всякий случай я неопределенно хмыкнула.

Первым уроком была литература, которую преподавал сам директор. И после традиционного «садитесь», он первым делом спросил:

 - Маарья, что вы с собой сделали?

Я мысленно прокляла свою окаянную первую парту — сидящие на камчатке Сирье-большая и Маарика почти каждую неделю меняют цвет волос и прически, никто не делает им никаких замечаний. Я встала и ответила:

 - Вы же сами сказали, что…

Дир покачал головой.

 - Я не вас имел в виду.

 - Но я же этого не знала.

 - Садитесь!

Сирье-большая передала с Камчатки записку: "Великолепно сбила спесь со старика!"

Я подмигнула ей — именно так!

Вообще-то директор мне нравится: он большой и сильный, с синеватым подбородком и громовым голосом, и вокруг него всегда такой запах табака, как вокруг моего отца. А главное, он так ведет свой предмет, так умеет объяснять, что даже народная поэзия становится интересной и привлекательной. Раньше она казалась мне очень скучной и однообразной, но Паюпуу сумел переубедить меня, да и всех в классе. Например, про одну старинную непонятную песню он сумел рассказать столько захватывающих подробностей, что мне начало казаться, будто эту песню придумала именно моя прапрапрапрабабушка. Сейчас, когда он сказал, что не меня имел в виду, я готова была приклеить волосы по одному обратно, но… Ничего не поделаешь!

Лишь на перемене зеркало объяснило мне причину всеобщего изумления: мои очаровательные полулоконы потеряли свою легкую волнистость — они превратились в густые завитки, как у каракульской овцы. Чем больше я расчесывала волосы, тем круче они завивались. Мою пропащую юность отпели все учителя. Все одноклассники и одноклассницы, каждый по-своему, выразили свое отношение к моей новой прическе, только Стийна, казалось, ничего не заметила, когда я столкнулась с ней в дверях столовой. Она не стала обедать, пошла вместе со мной обратно и попросила подождать возле двери своего класса. Вскоре она вернулась и протянула мне общую тетрадь в мягкой розовой обложке: "Прочти и скажи, что ты об этом думаешь. Только никому не показывай!"

Беря у нее тетрадь, я в первую минуту подумала, что Стийна продолжает записывать разные популярные песни, куплеты и стишки и всякие цитаты, как это делают почти все девочки в начальной школе, что в глубине души Стийна осталась еще на уровне четвертого класса, когда девочки пишут друг другу в такие специальные тетради или альбомы всякую чепуху вроде: "Слон не годится на жаркое, свинья не пахнет, как цветы. Ах, Стийна, что с тобой такое? Зачем со мной не дружишь ты?" Такое, что ли, должна я написать ей в эту тетрадь с розовой обложкой?