Четыре дня с Ильей Муромцем

Операция клепки была самая сложная. Тут уж кузнец все взял на себя. Я только должен был быстро, по первому его зову, подносить щипцами от горна раскаленную докрасна очередную заклепку. Подхватив ее, он быстро и точно, одним движением вставлял стерженек заклепки в приготовленное заранее сквозное отверстие и легкими ударами молоточка расплющивал конец ее стерженька, подложив под головку кусок железа с маленьким углублением для нее. Глядя на его артистическую работу, я только диву давался. Но не зря же древние кузнецы умели сваривать и склепывать такие мелкие детали, как колечки кольчуг!

Уже в темноте кузнец закончил свой труд. Измерив длину укороченной лопасти, он, уже при свете факела, отпилил от двух остальных соответствующие кусочки с тем, чтобы все лопасти стали одинаковыми.

— И что за металл такой? — удивлялся он, складывая свой инструмент. — Мягче железа, а не гнется. Ковать нельзя — крошится. А главное — легкий, как дерево! Завтра колесо починять возьмусь. Ох и мудрая штука, «дракон» этот самый… До чего люди додумались! Ну ничего. Помру, но докопаюсь до самой сути, всю эту премудрость по косточкам разберу. Главное понять, как это огневая сила крылья те крутит.

В этот вечер спать мы легли раньше обычного: главная работа уже была сделана, а устали все здорово. Кузнец долго еще ворочался в шалаше и бормотал что-то сам себе. Илья Иванович мирно похрапывал. В лесу опять выли волки, а за стеной шалаша хрустели травой наши кони.

Зорянка при свете костра чинила старую отцовскую рубаху, прожженную при кузнечной работе. Ее бы выбросить, а Зорянка чинит. Я вспомнил, каких трудов стоит ей соткать хотя бы метр новой ткани, и понял, что починка эта совсем не от скупости, не от крохоборства, в котором я готов был упрекнуть людей десятого века. Я со стыдом подумал о том, что дома отказывался носить почти совсем еще новые рубашки, носки или брюки только потому, что они уже вышли из моды. Мне и моим приятелям хотелось иметь только все самое модное, такие вещи, которых ни у кого еще нет. Но ведь это только тщеславие, а не действительная потребность! Много ли человеку нужно на самом деле? Раньше я никогда не задумывался над этим. И лишь теперь, когда у меня не осталось ничего, кроме того, что на мне, только теперь я понял, что одежда должна быть простой и удобной, без всяких особых претензий и выкрутасов. За эти три дня мне и подумать-то было некогда о том, как я выгляжу, как и во что одет.

Конечно, все зависит от условий. Я и здесь, в десятом веке, не хочу стать оборванцем. Но и гнаться за дорогими вещами тоже не буду. Даже если бы у меня здесь вдруг появился «репликатор» Артура Кларка и я мог бы синтезировать любую нужную вещь, то и тогда я не стал бы изготовлять для себя ультрамодные брюки, а сделал бы простые и прочные. Вот чему научили меня всего три дня жизни с нашими предками! С этими мыслями я и уснул.

Чуть свет кузнец растолкал меня и заставил подняться. Сходив босиком, по росе, к ручейку, чтобы умыться, я на обратном пути залюбовался восходом солнца. Заря светилась сквозь лес, и, когда какому-либо лучику удавалось пробиться сквозь кроны деревьев ко мне, в сумрак лесной чащобы, он, как бы крохотную электрическую лампочку, зажигал вдруг росинку на листе дерева или на зеленой травинке. Потом она снова гасла, а взамен уже начинала сверкать другая росинка.

Лес, между тем, наполнялся голосами проснувшихся птиц. Вершины деревьев уже согрелись под солнечными лучами, но внизу, вокруг меня, все еще было по-ночному сыро и холодно. Я поднял ведерко с водой, зачерпнутой в ручейке, и понес его к лагерю.

Пока Зорянка готовила завтрак, а кузнец растапливал свою печку, мы с Ильей Ивановичем напоили коней. Пока они пили, мы неторопливо поговорили о погоде, о комарах, которых в этом году было на удивление мало, об окружающем лесе и о достоинствах наших коней.

— Березы хороши, верно. Но я сосновые боры больше люблю, — задумчиво говорил Илья Муромец, поглаживая Чубарого по спине. — В бору воздух легкий, душистый. И чтоб живая вода, ручеек рядом был! В городе разве такое бывает? Вот в Киеве, на Почайне, мусор в воде плавает. Яблоки кусаные, рыбьи пузыри, щепки. Глядеть муторно. То ли дело здесь, на Оке! В любом месте черпай воду и пей на здоровье — как в родничке, она чистая.

Орлик поднял голову от воды, огляделся по сторонам, как бы прислушиваясь к нашему разговору, и снова стал пить. Я ласково похлопал его ладонью по шее.

— А он к тебе быстро привык, — сказал Илья Муромец. — Признал за хозяина. Это хорошо. Конь слабого человека любить не станет. Вот починит Кузьма твою рукотворную железную птицу, станешь ты по небу летать, что тогда Орлику делать? Скучать он ведь станет без тебя-то. Обязательно станет.

Милый Илья Иванович! Он так искренне верил, что кузнец сумеет починить вертолет! Меня восхищала и трогала эта непоколебимая вера. Но я-то знал, что стоит только дать полные обороты и конец лопасти оторвется вместе со всеми заклепочками мудрейшего из кузнецов десятого века.