Четыре дня в начале года тигра

Кое-кто обратил внимание, что все четыре дня революции Эдди без конца жевал сигару, и люди спрашивали Минг, не есть ли это «нервная привычка» ее мужа.

— Нет. Раньше он курил трубку, но потом как-то заметил, что его дантисту пришлось потратить два часа, чтобы снять камни с зубов. Тогда он вообще забросил табак и не курил, пока наша дочь, Чула, не забеременела — а Эдди надеялся на внука, потому что у него пять дочерей. И он обратился к сигарам, чтобы способствовать рождению мальчика.

Сигара — символ мужского плодородия. Но Чула нее равно родила девочку. Однако Эдди Рамос за время ожидания уже пристрастился к сигарам, вот он и жевал их, пока сидел с Энриле в осаде на ЭДСА, а его бедные жена и дочери беспомощно следили за происходящим из Алабанга.

Один их сосед, сторонник Маркоса, невзирая на улюлюканье толпы вокруг дома Рамосов, пробрался к ней и предложил воспользоваться его вертолетом для эвакуации или телефоном, чтобы напрямую связаться с Малаканьянгом и Маркосом. «Мне нечего ему сказать», — пожала плечами Минг.

Она предпочла не двигаться с места и триумфально досидела до конца кризиса.

Но навсегда величайшим потрясением всей ее жизни останется в ее памяти тот вечер, когда она услышала, как муж назвал по радио своего двоюродного брата Ферди «канатным плясуном или кем-то в этом роде».

«Канатный плясун», если верить словарям, еле держится на канате.

В те ночи, когда полнолуние Тигра уже возвещало его крах, человек, которого на Филиппинах поклонники называли мастером политического маневра, сам не знал, держится ли он прочно или вот-вот слетит.

В те ночи, увы, он трагическим образом был совсем не на коне.

На коне был Рамос — он был в центре внимания, он шел вверх.

4

После пресс-конференции до Энриле дозвонилась Кори, которая на Себу вела кампанию гражданского неповиновения.

— Она спросила, что произошло. Я сказал ей, что мы сидим здесь и у нас все в порядке. Еще она спросила, что может сделать, и я сказал: «Молитесь за нас».

Потом на Энриле обрушились неожиданные посетители.

— Одним из тех, кто пришел и оставался с нами от начала до самого конца, был бывший начальник штаба генерал Ромео Эспино, которого сменил на этом посту генерал Вер. Прибыл также бригадный генерал Рамон Фаролан и заверил, что поддерживает наше дело. Кроме того, он заявил, что уходит с поста руководителя таможенной службы, отказывается от военного звания и присоединяется к нам. Следующим был генеральный почтмейстер Роило Голес, который, насколько я понимаю, всегда поддерживал реформистское движение. Он тоже публично заявил о своем уходе в отставку. Чуть позже пришел отставной бригадный генерал Мануэль Флорес, спрашивал, как у нас дела. Довольно неплохо, сказал я ему, но учитывая, какие мощные силы могут быть брошены против нас, нельзя исключить и угрозу полного разгрома.

Один из посетителей оказался эмиссаром Малаканьянга.

— Полковник Роландо Абадилья прибыл сообщить, что президент желает поговорить со мной во дворце. Я сказал полковнику Абадилье, что говорить уже поздно. Мы сожгли мосты и полностью определились. Если сдадимся, окажемся беззащитными.

Какое-то время спустя Абадилья опять появился и сказал, что все же Маркос хотел бы поговорить о Энриле. Энриле снова отказался.

— Уж я-то знал, насколько это опасно — Маркос способен заговорить кого угодно. Я как-никак был с ним рядом двадцать один год, и его игры мне известны.

Эмиссар, однако, настаивал. Если Энриле не желает встречи с Маркосом, будет ли он говорить с Бером? В конце концов Энриле согласился переговорить с Бером, и скоро его соединили с генералом.

«Сэр, мы удивлены таким поворотом событий», — сказал по телефону Вер. «Видите ли, — ответил Энриле, — мне стало известно, что вы пытаетесь нас арестовать». — «Это неправда, это ложь! Не было ни таких планов, ни таких приказов!» — «Тем не менее, — продолжал Энриле, — жребий брошен, скорлупа яйца разбита, осталось только разболтать содержимое. Но если вы желаете диалога с нами, прошу вас не предпринимать сегодня ночью никаких нападений. Подождем до утра, а там поговорим».

На том и кончился телефонный разговор двух людей, всей душой ненавидевших друг друга.

Шел уже десятый час вечера. Энриле приказал поставить посты на каждом этаже здания министерства и по всему периметру Кэмп Агинальдо, а бригаду военной полиции сосредоточить у ворот — для предотвращения просачивания или ночного нападения.

Зная, что в кампусе Университета жизни[9] устанавливают артиллерию для обстрела Кэмп Агинальдо, Энриле мог только надеяться, что Маркос и Вер дважды подумают, прежде чем откроют огонь по району, где отовсюду собрались самые разные люди: мужчины и женщины, молодые и старые, миряне и священнослужители. Даже профессора, монахини и обитатели роскошных кварталов Макати, как уличные мальчишки и девчонки, запанибрата общались на тротуарах с крестьянами и рыбачками. А что уж говорить об ордах иностранных корреспондентов — они буквально как псы гонялись за голубыми джинсами Энриле.