Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия

Честно говоря, уже не помню, каким ветром меня занесло в «орган Коммунистической партии». Кстати, там, прочтя интервью с Моисеевым, публиковать его отказались. На этом мое сотрудничество с партийной печатью и завершилось.

Впрочем, собираясь на встречу с Моисеевым, я абсолютно не задумывался о том, где будет напечатан материал. Слава богу, хватило ума понять, что Моисеев — это легенда, и если он приглашает, надо идти.

Мы разговаривали в его кабинете на Маяковке, где в здании Концертного зала им. Чайковского располагался (и продолжает располагаться сегодня) руководимый им Ансамбль народного танца.

Пока Игорь Александрович, перед тем как начать разговор, уточнял у помощников, готов ли зал для репетиций, ко мне подошла его жена. «А вы что, действительно в „Правде” работаете — спросила она. — И как, нравится?»

Я не успел ответить. За меня это сделал Моисеев, вернувшийся в комнату и услышавший вопрос Ирины Алексеевны.

— Об этом мы у него лет через пять спросим. Когда подрастет немного. Вам сколько лет-то?

— Двадцать.

— А мне — девяносто. Интересно, какой у нас с вами разговор получится. Почему вы вообще захотели со мной поговорить? Задание получили?

— Если честно, редактор еще не знает, что я беру у вас интервью.

— Тогда ваша задача — его удивить.

— А вы меня только что удивили, Игорь Александрович. Вы что, собираетесь сами проводить репетицию?

— А что в этом удивительного? Думаете, стар для этого? Многим кажется странным, что и в девяносто можно преподавать танцы. А я, когда ребята жалуются, что движение, которое задаю, невозможно выполнить, встаю и делаю его сам. Вообще я на эту тему даже стихотворение написал:

Если старость держит вас за фалды

И мешает мчаться и лететь,

Не спешите стать простой кувалдой,

Плотно есть, лениться и толстеть.

Старость в силах мы отодвигать,

Научитесь преодолевать.

Волю только надо проявить —

Молодость сумеете продлить.

— А кроме стихотворения как-нибудь учите молодежь искусству держать себя в руках?

— Никаких инструкций не даю. Просто пытаюсь открывать глаза на очевидные вещи. Те, кто к советам не прислушивается, раньше времени становятся дряхлыми и вынуждены уходить на пенсию.

— А что это за очевидные вещи?

— Есть святая истина, которую несколько тысяч лет назад выразил Конфуций: «Все хорошо в меру». Я вообще враг всяких запретов. Важно понимать, что время молодости, когда все сходит с рук, пройдет и обязательно придется платить по счетам. Так устроена жизнь.

За каждый правильный шаг она тебя награждает, а за ошибки, соответственно, наказывает. Никому тут никаких преимуществ нет. Наша жизнь состоит из того, что мы в нее вкладываем. И больше, чем ты в нее вложил, получить невозможно.

— А вы философ!

— Нет, просто все это — закон здравого смысла. Он должен быть понятен каждому. Не надо возмущаться пустотой кармана, если ты сам в него ничего не положишь. Вот и вся философия.

Мне близко высказывание Сенеки о том, что главное в жизни не количество прожитых лет, а то, насколько хорошо эти годы прожиты. С этим нельзя не согласиться. Качество ценнее количества.

— Это правда, что балетмейстером Большого театра вы стали случайно?

— Можно и так сказать. Тогда в театре ставили балет «Футболист», который никак не мог получить одобрение Художественного совета. В этот совет, по законам тех лет, входили не только артисты, но и простые рабочие — представители заводов и фабрик. Да что говорить, если даже директором театра был назначен бывший узник Шлиссельбургской крепости.

Как-то после одной из репетиций «Футболиста» в коридоре театра меня окликнул невысокий человек. Оказалось, что он уже видел меня в театральной студии Рубена Симонова, где я ставил танцы.

Этот человек был заведующим литературной частью Большого. При директоре-любителе он был довольно влиятельным человеком. Фамилия его была Гусман. Он-то и предложил мне попробовать себя в работе над балетом — требовалось изменить сцену футбола в первом акте.

Я попытался отказаться, даже на мамин запрет ссылался. Но Гусман настаивал и даже маме моей звонил, чтобы добиться ее разрешения. В итоге я действительно попробовал свои силы. Балет наконец был принят и вышел на сцену, где продержался больше двух лет.

Так в 24 года я стал балетмейстером Большого театра. Как вы говорите, совершенно случайно.

Судьба или случай, как их ни назови, сыграли в биографии Игоря Моисеева главные роли. После того как в Большой из Ленинграда приехал новый художественный руководитель Самуил Самосуд, который привел свою команду, для Моисеева наступили не самые лучшие времена.

Отношения с руководством не сложились. Новый главный балетмейстер Ростислав Захаров видел в Моисееве конкурента, а потому о новых постановках не могло идти и речи. Мало того, Захаров отстранил от работы первую жену Моисеева, балерину Нину Подгородецкую, за что услышал в свой адрес: «Подлец».