Четыре друга на фоне столетия

И могу сказать — мне, конечно, не с кем сравнить — в Светике было сосредоточено все.

Кроме любви к нему у меня было и чувство жалости, что он такой маленький и беззащитный.

Он был ночным человеком, и будить его было непросто. Я говорила: «Свет, сейчас Лю придет». Это мы мою сестру так называли.

Перед ее возвращением с работы часам к пяти вечера я Светика начинала поднимать. Брала мокрое полотенце и протирала ему мордочку. А он жалобно просил: «Ну не надо мордочку».

Я помню, Люба сидела и что-то шила. А Светик без конца приставал к ней с просьбой дать какую-то книгу.

В конце концов Люба не выдержала: «Отстань!»

Светик замолчал на минуту, а потом сказал ей: «А знаешь, я бы никому не смог сказать „отстань“».

И вот это свойство Святослава почему-то совершенно не замечают. Однажды он пришел ко мне и рассказывает: «У нас были гости и без конца говорили мне комплименты. Я слушал и улыбался. У меня лицо заболело. Мне стыдно сейчас, что я улыбался».

Если бы вы хотели подружиться со Светой, то должны были общаться с ним на равных и говорить о чем угодно, но только не о том, как он прекрасно играл…

Он вел дневники. Бумаги лежали у меня дома в огромном толстом желтом портфеле. Перед своей, оказавшейся последней, долгой поездкой за границу, которая включила и визит к родителям Монсенжона на море, Светик этот портфель забрал. Сказал мне: «Я хочу просмотреть записи, может, что-то выброшу. А потом принесу обратно, не хочу, чтобы бумаги там лежали». Помню, он пришел с очень преданным ему Виктором и взял этот портфель.

Потом Света в открытках писал: «Випа, вернусь — посмотрим дневники». Он хотел убрать какие-то резкие нечаянные замечания, что часто бывает в дневниках.

Многое он сам мне зачитывал. Я иногда удивлялась каким-то пессимистичным записям: «Шел дождь, хотелось только спать». Обращала на это внимание Светика, и он отвечал: «Ну, это не уберем». Но не успел…

* * *

Он был очень скромен. Говорил, что исполнитель — никогда не гений. Гений только творец.

Знал, конечно, что он — большой музыкант. Но дар Бога принимал спокойно. Вы же не гордитесь тем, что умеете дышать…

Таким был Светик. Не выносил скандала. Во время страшной ссоры Нины и Володьки Мороза он взял и разбил стекло в двери.

«Когда они дошли до проклятий друг друга, я подошел к стеклянной двери и ударил по стеклу рукой. Они ошалели, Володька бросил ключи и ушел», — рассказывал мне Светик.

Когда после этого Володька женился на Наташе Гутман, на ее имя в доме был наложен запрет. 18 лет они не виделись.

Нина Львовна была против. А Светик не мог с ней ссориться. Это характер Святослава.

«Випа, Наташа — такая чудна девочка и не может быть в моем доме. Такие начнутся из-за этого истерики! Я не то, что боюсь. Но знаю, что тогда мне станет так тошно, что играть я не смогу. А если не смогу играть, то это конец».

И мы встречались тайно у меня. Светик был не борец.

Для меня он был и ребенком наивным, который мог часами играть с кошкой, при этом даже опаздывая куда-то. Как-то все наши друзья его ждали. Светик задерживался — пришел в какую-то семью, а там были черепахи.

«Они ползали, я стал с ними играть. Черепахи лапы вытягивали, а они у них, как у кошек. Я так заинтересовался, что не мог уйти», — рассказывал он.

Вот в этом весь Святослав.

И при этом он же не отойдет от рояля, пока не выполнит то, что задумал. В нем были точность и верность тому, во что верит.

* * *

Нас всегда связывало чувство абсолютного доверия. От знакомства и до самого конца.

За неделю до смерти Светика я была у него на даче. Это был такой несовременный домик, с верандой, небольшим мезонином, дореволюционной постройки.

Святослав был наполнен жизнью. Предложил посидеть в саду. Мы вынесли кресло и расположились на воздухе.

Он бережно и любовно вспоминал наши дни на улице Фурманова, вспоминал директора музея имени Пушкина Ирину Антонову, у них в один день дни рождения. «Я благодарен ей, она ведь спасла мои картины».

У Светика вообще была очень хорошая память. С такой любовью он говорил о Наташе Гутман, об Олеге Кагане: «Почему он ушел раньше меня?»

Сказал, что объездил весь свет, но ничего лучше Тарусы и Звенигорода не видел. «Я так благодарен Юре Башмету, что он меня сейчас возил по окрестностям».

О смерти не думал. Абсолютно. Наоборот, говорил о планах на будущий год, собирался играть.

В реанимации, где он находился со своим врачом Ириной, сказал: «Мне хорошо, но я очень устал». Его же все время кололи лекарствами, и сердце просто не выдержало.

Нину к нему не пустили. Если бы он попросил, конечно, ее бы провели. Но он не попросил.

У меня под подушкой лежат фото Светика…

Он любил дразнить. Говорил: «Випа, вот когда я умру..», и я, к его великому удовольствию, тут же начинала плакать. Просила его: «Не смей, замолчи!»

У меня огромная признательность Наташе Гутман, которая сумела Нину отвлечь выбором места для могилы. А мне позвонила: «Вера, полтора часа в вашем распоряжении, идите и прощайтесь».