Четыре друга на фоне столетия

Было ли нам его жалко? Так нельзя говорить о Пастернаке. Точнее будет сказать, что мы боялись за него. А как можно жалеть гения? Он был блистательным переводчиком — как он Гете перевел, как он грузинскую поэзию перевел! Я уже и не знаю, кто лучше, — он или Бараташвили.

Из Москвы он все время нам писал, потом приезжал в Тбилиси, мы его встречали.

Благополучно у него в жизни никогда не было. Но тем не менее он был, безусловно, счастливым человеком. Хотя его все время прорабатывали, ругали, выходили статьи, что он тормозит развитие поэзии. Уже и не помню сейчас все эти страшные слова. Это тоже был ужас. Сегодня это уже история литературы, а тогда было страшной реальностью.

Был ли он веселым? Он был… Его часто сравнивают с арабским скакуном, в нем была его сила, скулы такие. Он был уверен в настоящем. Знал, как земля произошла, что такое солнце. Помните, стихотворение „Гамлет“?

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю Твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.

Разве можно такого человека жалеть? У него в руках была гениальность. Он был сеятелем великого.

Я видела много гениальных людей. И знаете, у них есть одна отличительная черта. Это спокойствие, величие и простота. Я думала сначала, что все такие, как Борис Леонидович, как Галактион Табидзе, как Гогла Леонидзе. Мне казалось — как можно мучаться, создавая что-то?

Знаете историю, как один поэт подал тетрадку своих стихов Пушкину и сказал: „Александр Сергеевич, это мои стихи. Я так мучался, когда их писал“. Пушкин повернулся к нему и ответил: „Так вы не пишите!“

Находиться рядом с Борисом Леонидовичем было большим удовольствием. Это как когда вы смотрите на великую картину и получаете удовольствие. Это было наслаждение. Ты даже не понимал, в каком времени находишься. Не задумывался, правду он говорит или нет. Ты просто соглашался с ним и видел законы жизни.

Но для меня это не было чем-то из серии „Я была с Пастернаком!“, нет. Я же жила с таким человеком, как папа. Он сам был таким.