Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Иногда эмблемы, подобно незабудкам, или девизы, в роде следующих: вера, надежда, храбрость, честь, появлялись в прелестных вышивках на лентах или кружевах.

Предписывал ли доктор лакомство, какой-нибудь ранний плод, в ту пору почти не находящийся в продаже — на другой день, выходя от своего господина, Мари-Ноэль, неусыпный служитель и блюститель больного, получал из рук хозяина гостиницы шкатулку, содержавшую в себе именно этот, прописанный доктором предмет.

Это было волшебство, которому таинственность придавала ещё более прелести, а так как нужно было чем-нибудь развлекать выздоравливающего, то для этого нельзя было изобрести ничего лучше.

Но вот его воображение после разного рода придумок напало на один след, который, быть может, далеко не был настоящим.

Сначала он подозревал своих двух верных друзей, Генриха и Шарля, в участии в этой маленькой интриге, в мельчайшие подробности которой он находил удовольствие их посвящать.

Долго не веря в искренность их отрицаний, он кончил тем, что поверил им наконец, видя, что они казались сами столь же изумлёнными, как и он при появлении этих любезностей, появляющихся всегда в надлежащее время, с той же скромностью.

— Если б я мог, наконец, узнать, кому я обязан этим вниманием! — повторял каждый день Ален.

И желание узнать это принимало всё сильнейшие размеры.

После расспросов у Мари-Ноэля, у служанки, у хозяина гостиницы, он ничего нового не узнал. Все посылки приносились с рассветом, всегда тем же посланным, очень похожим на рассыльного, одетым весьма просто, таким сдержанным в словах, что будь он даже нем, то и тогда он не мог бы сказать менее.

Он всякий раз входил, клал свою посылку и говорил:

— Передать г-ну Кётлогону.

— От кого? — спрашивал хозяин гостиницы.

— Не знаю.

— Господин кавалер запретил что-либо принимать, если не будут говорить, откуда приносятся эти вещи.

— Это до меня не касается.

— В таком случае отнесите это туда же, откуда вы их принесли.

— Отнесите сами.

Или же случалось следующее изменение:

— Послушайте, мой милый, не будьте так таинственны; между нами будь сказано, я никому ничего об этом не передам, — ведь это дама вас присылает, неправда ли?

— Что вам до того?

— Может быть, вам нужно что-нибудь заплатить?

— Ничего.

— Тем не менее, по такой погоде, вы не откажетесь, вероятно, со мной выпить рюмочку?

— Я не имею дважды.

Одним словом, это был образец рассыльного.

Однажды утром, когда Мари-Ноэл также находился при этом, он захотел продолжить разговор и принудить его выпить. Но хитрость не составляла существенного достоинства честного матроса.

При появлении служанки, несшей с собою большую кружку и два оловянных стакана, каждый размером в полштоф, насмешливая улыбка показалась на губах комиссионера.

— Чорт возьми! — сказал Бретонец. — Вы, вероятно, не откажете мне выпить со мной за здоровье моего молочного брата.

— В этом нет, — сказал посланный. Он чокнул свой стакан о стакан доброго моряка и выпил его залпом.

— Клянусь св. Анной, вы прекрасно выпили! — вскричал Мари-Ноэль с восхищением. — Повторим.

— Нет, — сказал рассыльный.

— Отчего?

— Потому что меня ведь нельзя напоить до пьяна.

— Ба! из-за одного стакана!..

— Я могу их выпить десять и ничего не будет заметно, но достаточно одного. Прощайте!

Мари-Ноэль опустил нос в свой стакан и заключил решительно:

— Если тут ещё замешаны женщины, то это плохо кончится…

И Манона, рыжая красавица, осмелилась над ним в данное время посмеяться, за что он ей высунул язык с злым ворчаньем.

Алену пришло на мысль приказать наблюдать и следовать за посланным; но он это тотчас же от себя оттолкнул, как измену и неделикатность. Было бы недостойно узнавать таким способом секрет, так мило от него скрываемый.

Однажды, собравшись с мыслями, он сказал Шарлю Севинье:

— Друг мой, в этот раз, я напал на след.

— Ты так думаешь?

— Я почти уверен.

— Где же ты почерпнул эту уверенность?

— Тут!.. — сказал он, приложив руку к своей груди.

— О! берегись, мы именно тут-то всегда и обманываемся, несчастные влюбленные!

— Всё это участие, это внимание, эти искусные подарки изобличают женскую руку, не правда ли?

— В этом мы с тобой согласны.

— Ну что же! я раздумал… В свете не существует двух женщин, который могли бы мною интересоваться.

— Ба! а почему же?…

— Но потому что я не знаю никого более и всегда отличал только одну!

— Прекрасная причина, клянусь тебе!

— Она тебе кажется не убедительной?

— Чем менее убедительной, так как особа, на которую ты думаешь и которой ты приписываешь чувство привязанности и памяти, в настоящее время углублена в гораздо более ограниченные и личные заботы.

— Ах! — вздохнул выздоравливающий. — Жестокий, ты не хочешь мне оставить даже и эту мечту!

— Нет, конечно! Я буду слишком бояться, что у тебя не достанет сил от неё отказаться и её оттолкнуть так же, как она оттолкнула тебя и покинула, тебя, одно из самых благородных сердец, которых я только знаю!..

Молодой моряк тяжело вздохнул, выздоровление его любви шло медленнее, чем его тела, сердечные раны не скоро заживают.