Четыре Георга

В частной жизни он показал себя достойным наследником своего отца. О нравах первого Георга в этом отношении уже было сказано так много, что нет нужды описывать немецкий гарем его сына. В 1705 году он сочетался браком с принцессой, которая славилась красотой, умом, ученостью и добрым нравом, и более преданной и любящей жены не сподобился иметь ни один монарх. Она любила его и хранила ему верность, и он, на свой грубый лад, тоже любил ее до могилы. К чести Каролины Анспахской надо сказать, что в те времена, когда германские князья меняли религию с такой же легкостью, как вы — шляпки, она не пожелала отказаться от своей протестантской веры, хотя за это ей прочили в женихи эрцгерцога и будущего императора. Ее протестантские родичи в Берлине досадовали на такую ее неуступчивость и сами предпринимали попытки обратить ее в католичество. (Забавно, что Фридрих Великий, у которого вообще не было никакой веры, долгое время считался у нас в Англии защитником протестантизма.) Эти добрые протестанты приставили к принцессе Каролине некоего отца Урбана, весьма ловкого иезуита и прославленного ловца душ. Но она восторжествовала над иезуитом и отказала Карлу VI; и вышла за маленького курфюрста Ганноверского, которого нежно любила, и была предана ему душой, и всем ради него жертвовала, и обращалась с ним умело и ласково, и льстила его самолюбию до конца жизни.

Когда Георг I в первый раз уезжал в Ганновер, регентом был назначен на время его отсутствия его сын. Но после этого случая принц Уэльский уже больше никогда не удостаивался такой чести, — отношения между ним и его отцом вскоре испортились. Скандал в королевской семье произошел по случаю крещения его второго сына: принц тряс кулаком перед лицом герцога Ньюкасла, обозвал его негодяем и навлек на себя отчий царственный гнев. Их с супругой выдворили из Сент-Джеймского дворца и по приказанию венценосного главы семейства отняли у них их благородных отпрысков. Папочка и мамочка горько плакали, расставаясь с дорогими крошками. Маленькие высочества время от времени посылали родителям корзиночку вишен и сердечные поклоны, и те омывали подарки обильными слезами. Тридцать пять лет спустя у них не нашлось слез, чтобы оплакать смерть принца Фредерика — их первенца, их наследника, их врага.

Король звал свою невестку «Cette diablesse Madame la Princesse»[1]. Те, кто бывал при ее дворе, не допускались ко двору короля. Мы читаем о том, как придворные вслед за их высочествами приезжали на зиму в Бат, чтобы в Сомерсетшире свидетельствовать им почтение, не имея возможности делать этого в Лондоне. Королевская фраза: «Cette diablesse Madame la Princesse», — объясняет одну из причин монаршей немилости. Она была очень умная женщина, обладала острым чувством юмора и убийственным языком и подвергла осмеянию престарелого султана с его безобразным гаремом. Она издевательски описывала его в письмах на родину. Изгнанные из королевского отчего дома, принц и принцесса поселились в Лестер-Филде, где, как пишет Уолпол, «самые многообещающие из молодых джентльменов, принадлежащих к оппозиционной партии, и самые очаровательные из молодых дам образовали вокруг них новый мир». Помимо Лестер-Хауса, у них была еще летняя резиденция в Ричмонде, где собиралось самое блестящее общество того времени. Там бывали Гарвей, и Честерфилд, и маленький мистер Поп из Твикнема, а с ним порой и язвительный настоятель собора святого Патрика и целый рой прелестных юных дам, чьи улыбающиеся лица смотрят на нас со страниц истории. Вот прославленная в балладах Лепелл или дерзкая красавица Мэри Белленден, которая не пожелала слушать цветистых комплиментов принца Уэльского, приняла неприступную позу и велела его королевскому высочеству держать свои руки при себе — и пусть он уберет с ее глаз кошелек с гинеями, ей надоело смотреть, как он их пересчитывает. Он имел не очень-то величественный вид, этот великий человек. Уолпол рассказывает, как однажды за королевским карточным столом шаловливые принцессы вытащили стул из-под леди Делорейн, та, рассердившись, в отместку вытащила стул из-под короля, и его величество грохнулся на ковер. В какой бы позе ни представал перед нами этот царственный Георг, он всегда немного смешон; даже под Деттингеном, где он выказал такую доблесть, в нем есть что-то дурацкое: взывает к солдатам на ломаном английском языке и размахивает рапирой, точно учитель фехтования. Сын Георга, «герой Куллодена», тоже служил современным карикатуристам объектом насмешек.