Четыре года в Сибири

Я знал каждого пленного, как фельдфебель знает своих рекрутов. Я помогал им уютно обставить свой угол в избах их новых работодателей и вешал видовые открытки, фотографии членов их семей на стены из бревен сибирских деревьев. Каждый угол был известен мне, и они показывали мне все с почтением и гордостью, вещи, которые они уже купили себе, которые подарили им, которые они сделали себе сами. В мгновения подавленности, отчаяния мы говорили о далекой родине, и эти разговоры заканчивались снова и снова одним общим выводом: война не может продолжаться вечность, но потом... Тогда наши глаза светились, тогда наша вера могла снова свернуть горы, тогда снова с новым мужеством можно было приступить к работе, до тех пор пока... пока война не кончится.

Часть третья ЗАБЫТАЯ ДЕРЕВНЯ

Я становлюсь торговцем мехами

Постепенно в моей деятельности наступил застой. Все было организовано; я становился излишним. На весну у меня были на Никитино большие планы. Все же теперь, когда снаружи лежал снег, можно было вести себя только пассивно и просто ждать наступающих событий.

Я стал спокойным, необычно спокойным для самого себя. Я сидел, погрузившись в мысли, и размышлял... над чем, я и сам не знал.

У меня было слишком много бесполезного времени.

«Ты снова и снова должен говорить себе, что у меня есть так много бесполезного времени, что я должен его убить. Погрузись очень глубоко в прекрасные воспоминания. Старики и мы, заключенные, живут только воспоминаниями». Мой друг, великан Степан, часто говорил эти слова мне, когда мы оба были связаны цепями друг с другом. Он учил меня ожиданию. Ожиданию чего?... Ожиданию как раз... ничего. Где он был теперь? Где могла бы быть его Маруся? Сопровождает ли она его еще, или потеряла его из виду за это время?

Да, тогда приходилось ждать часами, целыми днями, можно было думать обо всем, также и о возможности побега, теперь, однако... не обо всем!...

Я добровольно отказался от этого, с самым полным воодушевлением, из самого глубокого убеждения!

Но теперь...?

Я должен снова ждать! Только я не могу думать обо всем! Мне придется научиться еще и этому. Научиться владеть собой и ждать!...

Теперь я мог иногда серьезно и долго смотреть Фаиме в глаза.

- Не печалься, не печалься, Петруша, подожди, пожалуйста, только лишь немного. – Так она каждый день снова утешала меня.

- Не печалься, нет, не печалься, только подожди немного, – я как эхо повторял ее слова, и у девушки снова появлялась ее таинственная, необъяснимая улыбка. Я знал, что она улыбалась, чтобы не заплакать.

- Если бы я смог научиться твоей улыбке, моя дорогая, я больше не был бы в своих глазах карликом!

Наступил день моего освобождения.

Фаиме, только она, снова и снова только она, никогда не устававшая, всегда заботящаяся обо мне, принесла его мне в своей детской ручке.

- Капитан разрешил тебе покупать шкурки в деревнях. Я говорила с ним. Я могу сопровождать тебя повсюду, куда бы ты ни поехал.

Как будто свалившись с неба, я стою и не могу поверить озорно смеющейся девчонке.

- Я – я могу покупать шкурки в деревнях?

- Да, Петр, теперь пусть глаза у тебя станут такими большими, как грецкие орехи. Разреши мне только сначала рассказать. Условия очень благоприятны. Два солдата, самые испытанные и самые надежные, постоянно должны сопровождать тебя. Ты должен заботиться о еде и питье для этих часовых. Ты осуществляешь все сделки от имени моих братьев, ты – их уполномоченный. Капитан получает, согласно твоему клятвенному обещанию, десятипроцентную долю от прибыли и больше ничего. Ты согласен с этим, Петр, или я сделала что-то не так?

- Мой капитан не потребовал клятвенного обещания, что я при этом не попытаюсь убежать?

- Нет, Петр, это совсем не было нужно! «Крёгер скорее бросит на произвол судьбы меня, чем поставит на карту жизнь своих товарищей своей попыткой побега. Его товарищи надеются на Крёгера, и он никогда в жизни не злоупотребит этим их доверием» – так я говорила ему, и он учел это, да, он должен был это учесть, Петр, так как это самая святая правда!

- Надежда... Доверие... никогда не злоупотребит... самая святая правда! Да, Фаиме, это правда и, все же, ... это так тяжело!

Я охватываю голову Фаиме обеими руками и смотрю ей в глаза. В их глубине, я вижу, они излучают великолепный свет. Только в этих черных, глубоких, таинственных глазах я видел этот свет...

Этот свет не позволил мне стать мерзавцем.

- Смотри, Петруша, теперь ты улыбаешься точно так же, как я. Ты научился нашей улыбке, все же...

Тут внезапно снова меня охватывает страсть к этой девочке. Я покрываю ее лицо поцелуями, я должен коснуться каждого места ее любимого тела и целовать, чтобы знать, что она принадлежит мне.

- Ты ведь теперь снова счастлив, Петр, любимый?

- Да, Фаиме, счастлив и силен!

Вечером нам позвонили в дверь. Ольга пошла открывать: это был Иван Иванович.