Четыре Я Константина Симонова

Нина Павловна твердо стояла на своем: он не мог предвидеть и другого, когда он начал диктовать ей в феврале 1979 года, — что он не успеет уже вернуться к рукописи второй раз. Ведь он просто выложил все, что помнил. И даже не ставил себе задачу как-то осмыслить всю эту фактуру.

Ко мне как к члену комиссии по литературному наследию тоже обратились за советом. Я был согласен с Ниной Павловной.

Публикация станет желанной добычей для охотников за черепами. Их всегда в избытке. Им не до истины. Была бы сенсация.

Когда нас не послушали, я поделился своими соображениями в печати. И как в воду глядел.

«Возьмите записки К. Симонова о Сталине, опубликованные в «Знамени», — писал «Новый мир», — и в «стол» К. Симонов не способен писать все. Боится признать ужас ужасом, боится себя.

Больше всего поразили автора «Нового мира» сцены в Кремле, когда Симонов, Фадеев и другие вместе со Сталиным и его присными обсуждают кандидатуры на присуждение Сталинских премий: «Он пишет без всякого осуждения себя и тех...»

И это было еще самое мягкое из того, что довелось нам с Ниной Павловной прочитать.

Если стихию разыгравшейся гласности сравнить с морем, имя Симонова — что лодочка на морской волне, когда барометр показывает бурю. Но как бы ни разгулялось море, челн все перед глазами: то проваливается стремглав вместе с одной волной в пучину, то взмывает на гребень другой.

Вот и еще один звонок от Нины Павловны, благо я нахожусь в Москве, в отпуске: «Вы читали?»

На этот раз «Московские новости». Альберт Плутник: «О повести И. Эренбурга “Оттепель” и не только о ней». Да, не только и не столько о ней, сколько о статье Симонова о ней и его содокладе на 2 съезде писателей.

Мы с Ниной Павловной хорошо помним и тот и другой документ.

Их копии лежат во «Всем сделанном» за 1954 год.

Там же, только в другом томе, лежит поздняя надиктовка, в которой он, К.М., попытался рассказать, как и почему разошлись его и Эренбурга дороги. Он там прямо говорит, что жалеет, что написал эту статью.

— Но об этом никто не знает, — горестно вздыхает Нина Павловна. — И о том, что он устроил Эренбургу юбилей, когда того ждал арест. И если бы не устроил, его, может быть, действительно арестовали бы.

Нина Павловна резюмирует, что дело не в отдельных эпизодах или упоминаниях о них. Положительных и отрицательных. Нужна какая-то нить, которая связала бы воедино десятки, если не сотни таких эпизодов и эпизодиков. Дала бы цельный образ.

Вот и парижская «Русская мысль» пишет: «Вероятно, история когда-либо взвесит, чего было больше у Симонова: добрых или черных дел».

Эта жесткая формулировка заставляет Нину Павловну вздрогнуть.

Подумав, она истолковывает ее по-своему:

— Объяснить Симонова — объяснить наше время.

— Ну, — говорю я, — Нина Павловна — это прямо вариант эпиграфа к роману.

— Ох, — вздыхает она. — Когда-то вы еще его закончите.

Москва – Стокгольм – Прага – Москва – Лондон – Стокгольм

1985–1997