Четыре королевы

К середине 1270-х годов политическое положение Элеоноры в Англии было вовсе не так прочно, как у Маргариты во Франции. Эдуард и его жена, Элеонора Кастильская, возвратились из своего крестового похода в августе 1274 года и были коронованы в ходе великолепной церемонии в Вестминстере. «К югу от старого дворца воздвигли столько дворцов [т. е. временных павильонов], сколько вместилось, и в них расставили столы, прочно вкопанные в землю, а на них угощение для вельмож и принцев и знатных господ в день коронации и потом еще пятнадцать дней подряд; и так все люди, бедные и богатые, приходя на праздник, встречали радушный прием, и никого не прогоняли прочь», — восторгается хронист. За время отсутствия популярность Эдуарда только возросла. По дороге домой он обедал с папой и навещал королей, как за тридцать с лишним лет до того покойный дядя, Ричард Корнуэлл; подобно Ричарду, в результате этого турне Эдуард приобрел большое уважение у равных ему и реноме государственного деятеля международного уровня. Англия уже почти забыла, каково это — иметь в качестве правителя такого видного, образованного молодого человека. Кроме того, подданным нравилась спортивность Эдуарда, они гордились его военными успехами. Все это было так не похоже на Генриха…

Элеонора Кастильская также пользовалась одобрением, граничащим с подобострастием. Молодая королева активно участвовала в крестовом походе. До Лондона дошел рассказ о том, как мамлюкский султан послал отряд отборных воинов-сарацинов убить Эдуарда, и один из них сумел ранить его отравленным клинком, но Элеонора Кастильская спасла мужу жизнь, отсосав яд из раны. Эдуард крепко любил жену и прислушивался к ее суждениям. Он часто использовал ее для дипломатических поручений.

В этом счастливом кругу супружеских и политических удач не было места впавшей в немилость королеве-матери пятидесяти лет от роду. Элеонора была последним напоминанием о режиме, который большинство населения Англии предпочитало забыть; годы гражданской войны оставались несмываемым пятном на ее одеждах. Она жила в почти полном уединении, переезжая из одного своего имения в другое — Гилдфорд, Мальборо, Эймсбери. По иронии судьбы деньги, из-за которых Элеонора столько мучилась, пока была у власти, теперь не составляли проблемы — смерть Генриха и дяди Пьера сделали ее богатой.

И все же она приободрилась, чтобы помочь замыслу Маргариты. Единственной сферой, в которой Элеонора сохранила влияние, было устройство браков ее внуков. Сестры сошлись во мнении, что можно подтолкнуть Рудольфа к активным действиям, если обручить Хартмана, сына Рудольфа, с дочерью Эдуарда, Джоан. Когда Маргарита умрет, Прованс перейдет к Хартману и Джоан. В 1278 году Маргарита сама написала Эдуарду, чтобы подтвердить соглашение. В письме она заметила: «Женитьба сына короля Германии на вашей дочери… станет поводом для превосходного празднества».

У Маргариты сложились весьма своеобразные отношения с племянником Эдуардом. Для Маргариты Эдуард был всем, чем не был Филипп. Эдуард также восхищался теткой — пожалуй, больше, чем собственной матерью. Королева французская неизменно оказывала ему поддержку во время гражданской войны, и он понимал, что без ее участия вполне мог потерять наследственное право на власть. Эдуард охотно согласился на предложение Маргариты.

Но Карл узнал об этих планах. Король Филипп мог сам известить дядю о подробностях. Филипп находился теперь под новым влиянием. В 1274 году он женился второй раз — на Марии, дочери герцога Брабантского[118]. В свои девятнадцать лет Мария была хитра и ловка. В отличие от Маргариты, которую заставили подчиняться свекрови и в политике, и в личной жизни, Мария была склонна нападать на тех, кто ей мешал. Не будучи слишком щепетильной в способах достижения цели, новая королева Франции достигала больших успехов. Она устранила прежнего любимчика мужа Пьера де Ла Бросс с удивительной ловкостью. Вскоре после ее появления при дворе нашли письма, недвусмысленно обличающие Пьера в изменнической деятельности; советника судили, приговорили к смерти и повесили шесть месяцев спустя. Идя на виселицу, Пьер громко кричал, что невиновен, и клялся, что документы были подложные. А документы между тем таинственно исчезли после суда. Дело было достаточно сомнительным, что дало Данте основание упомянуть его в песни IV «Чистилища»: