Четыре королевы

Принятие креста — то есть обета отправиться в крестовый поход — в таких обстоятельствах вряд ли можно было считать неожиданной реакцией. Людовик, естественно, приписал свое выздоровление богу — и хотел выразить благодарность действием. В представлениях средневековых христиан нельзя было доставить Господу большее удовольствие, чем пойти сражаться за Святую Землю. Тем, кто решался взять крест, отпускались все грехи, даже такие, как убийство, насилие и грабеж; а поскольку убийство, насилие и грабеж являлись неизбежными побочными продуктами жизнедеятельности простых рыцарей, крестовый поход представлялся весьма привлекательной альтернативой. Он давал возможность и очистить душу, и заодно заняться новыми убийствами, насилиями и грабежом — теперь уже во имя бога.

Но Людовик не был «простым» рыцарем. Для него мысль о крестовом походе была проявлением благодати; он признавался Жуанвилю, что выздоровление стало для него божественным испытанием веры. Несомненно также, что Людовик уже давно вынашивал это решение — по меньшей мере, с момента окончания крайне неудачной попытки Тибо Шампанского в 1239 году. Для такого глубоко набожного (и гордого) человека, как Людовик, не могла быть приятной необходимость стоять в стороне и смотреть, как брат его зятя, Ричард Корнуэлльский, англичанин, покрывает себя славой, выручая из плена французских рыцарей, брошенных соплеменниками. Еще неприятнее было осознавать, насколько эти рыцари прониклись благодарностью, когда они, вопреки желанию собственного сюзерена, стали на защиту Ричарда и его брата на поле боя! В этом эпизоде заключался молчаливый, но болезненный упрек чести французов.

Неколебимая уверенность короля в том, что его миссия вдохновлена свыше, привела к прямому конфликту с королевой-матерью. Желание Людовика возглавить крестовый поход Бланка восприняла как катастрофу. Он был хрупким, болезненным… Молись почаще, говорила она сыну, соблюдай чистоту нравов, возводи церкви, раздавай милостыню, омывай ноги нищим, если считаешь нужным — но не покидай свою державу ради прихоти. Святая Земля, разумеется, нуждалась в защите, но ведь и Франция тоже!

Бланка делала все возможное, чтобы остановить его. Она уговаривала, приказывала, ругала — все впустую. Наконец она призвала на помощь Гильома Овернского, епископа Парижского. Гильом, сверившись с писаниями, обнаружил, что клятва, данная под принуждением, может быть нарушена безнаказанно. Бланка устроила ему встречу с королем.

— Государь, припомните, когда вы приняли крест, ваш обет был дан по наитию, вы ни с кем не советовались, — заметил епископ. — Вы были больны, и, говоря по правде, не в себе; кровь прихлынула к мозгу, и ваш разум был затуманен, а посему слова, вырвавшиеся тогда у вас, были лишены смысла и вескости. Святейший папа милостиво дарует вам разрешение от клятвы, когда узнает, как нуждается в вас королевство и как ослаблено ваше телесное здоровье.

Бланка же добавила, следуя собственной логике:

— Мой любимый сын, припомни, как добродетельно и как приятно богу, когда дитя слушается матери и исполняет ее желания!

Но на этот раз Бланке впервые не удалось взять верх. Людовик был полон отчаянной решимости. Стремясь устранить всякие сомнения окружающих, он сперва отложил крест в сторону, а потом снова взял со словами:

— Друзья мои, ныне я отнюдь не лишен сознания или разума; я не беспомощен, не хвор; а потому требую, чтобы крест был возвращен мне.

Решение отправиться в крестовый поход было равнозначно декларации личной независимости, оно отметило поворотную точку в жизни короля. В тридцать один год Людовик наконец нашел в себе силы противостоять матери.

Этот акт своеволия имел огромные последствия. Опираясь на веру и твердое убеждение, что он поступает согласно божьей воле, король Франции превратился из бесцветной фигуры в сильного, активного правителя. Он погрузился в подготовку и разработку планов крестового похода. У него должно было получиться лучше всего организованное, идеально подготовленное, самое эффективное военное предприятие в истории. Ни одна мелочь не ускользала от его внимания. Бланке пришлось смириться перед лицом всепоглощающего увлечения и суровой решимости сына.

Маргарита наблюдала за пробудившимся супругом с тихим удовлетворением. Сама она ни за что не предложила бы Людовику взять крест — ее тоже тревожило его здоровье и деликатность конституции, — но если не было иного способа, чтобы король почувствовал себя взрослым, значит, так тому и быть. Она готовилась поддерживать и ободрять супруга на пути к успеху. Чтобы подчеркнуть свою веру в него (и обеспечить должный уход в чужих краях), она тоже приняла крест и объявила о своем решении оставить детей с Бланкой и сопровождать супруга в Святую Землю. Три месяца — обычный срок военной службы в Средневековье — были не такой уж долгой отлучкой.