Четыре листа фанеры

– Все дело в том, что я ужасно люблю хорошее оружие, – эту фразу Алина вдруг слышит отчетливо, но зато зыблется, размывается, исчезает зрительннй ряд, и не разобрать никак, где и кому, собственно, признается капитан в странной своей любви к орудиям смерти-: Алине ли в ее прихожей или Коляне в «Трембите»?..

Алина уж и сама не знает, что лучше: видеть, но не слышать, или нао борот. Лучше всего, конечно, и то, и другое, но так не выходит, не выходит даже по своей воле переключаться из одного режима в другой. Сейчас нот снова пропадает звук, но изображение становится четким.

…«Трембита», главный зал, и капитан с веселой, дружелюбной улыбочкою подходит к бармену, и тут уже абсолютно не важно, что звук пропал. Мазепа явно несет шутливо-легкомысленную чушь. И суть, разумеется, не в ней, а в том, что спустя некоторое, совсем недолгое, время мгновенно выхватывает он из кармана «зауэр». Но до выстрела дело не доходит.

Какой-то сбой, трещинка возникает в видении, и оно соскальзывает назад, снова к тому моменту, когда мгновенно выхватывает Мазепа «зауэр» из кармана и еще раз выхватывает, и еще, и еще… Алина пытается сдвинуться с мертвой точки, разрушить дурной этот цикл, дурную бесконечность, кольцо Мебиуса, змею, кусающую себя за хвост. Но вместо этого возвращается почему-то назад, в директорский кабинет, и видит Коляню с телефонной трубкою в руке, прислушивающегося к двери.

Судя по его реакции, кольцо разомкнулось, выстрел прозвучал-таки. Коляня набирает короткий номер. Алине удается даже разгадать его: ноль-два…

Удается и вернуться в ресторанный зал, где бармен с пробитым лбом уже валяется на полу, а Мазепа со странной улыбочкою палит по бутылкам, по панелям, по витринным стеклам, пока не кончаются патроны.

– Господи! – шепчет Алина в бреду. – Какая чушь! Какая неимоверная чушь! – И открывает глаза, видит перед собою незнакомое лицо человека с трубочками стетоскопа в ушах. Поясняет ему: – Смысла, главное, ни на йоту. Витрины-то были побиты автоматом. – И снова откидывается на подушку в беспамятстве.

…Коляня, расплачиваясь за выполненную работу, бросает на стол тугие пачки купюр. Мазепа же, краем глаза отслеживая-пересчитывая их, поигрывает маленьким «зауэром», перепасовывает из одной своей сильной, широкой ладони в другую.

– На службе у уголовника? За деньги?

– Нет! – мотается по подушке голова Алины. – Нет!..

– Да, – мягко, но очень уверенно, с большой силою убеждения произносит Шухрат Ибрагимович и сжимает ее руку.

Алина снова открывает глаза.

– Мужчина, принесший торт, не может сделать зла даме, – улыбается Шухрат Ибрагимович, скосом глаза показывая на сервировочный столик возле кровати, на котором расположился огромный, великолепный торт, произведение кулинарного не ремесла, но искусства. – Вы, надеюсь, уже поняли, что находитесь дома, что все хорошо. И не спрашивайте, ради Бога, как, мол, вы сюда попали. Помните анекдот про таксиста с топором? Где взял, где взял? Купил. И с калитаном, с женихом вашим, все в порядке: захватил банду под Ужгородом, первые допросы ведет прямо там, по свежим, как говорится, следам. Полагаю, что к его приезду вы полностью и оправитесь: слава Богу, обморожений не оказалось. Свадьба, так сказать, состоится в срок. И как это, – хлопает с размаху Шухрат Ибрагимович себя по жирным ляжкам, – как это только мне в голову пришло – попросить у знакомого из «Трембиты» колбаски; знаете, украинской, с печенкой и салом, детишкам в гостинчик! Ниночка пошла с вами поконфиденциальничать, и что-то ее отвлекло. И она попросту забыла про вас. Женское легкомыслие. Если б не колбаека для детишек… – С кухни донесся свист. – О! – обрадовался Шухрат Ибрагимович. – Как раз и чайник поспел. Ничего, что я взял эти чашечки? Извините, сейчас. – И скрылся.

Алина вскочила с постели, схватила халатик, набросила, стала застегиваться – появился Шухрат Ибрагимович с чайниками, большим и заварным.

– Встали? Прелестно. Все-таки очень дешево отделались, оч-чень! От души рад. Тогда уж присаживайтесь, коль встали, – и пододвинул к сервировочному сто лику еще один стул. – Чтобы не вышло картины: Белинский у постели умирающего Некрасова. Или как там, наоборот?

Шухрат Ибрагимович разрезал торт на сектора, один положил на тарелку Алине, другой – прямо себе в рот, сжевал с аппетитом, запил чаем. Алина, уже несколько в себя пришедшая, дерзко поглядела на незваного гостя и тоже отправила в рот кусочек кусочка, отрезанный ложечкою.