Четыре листа фанеры

– Неужели просто из-за денег? Ну признайся: ты ведь его боялся? С детства? Ну в подсознании, разумеется?

– Кого?

– Не валяй дурака, – кивнула Алина в сторону нового директора. – Коляню. Или в знак благодарности, что он тебя тогда спас? Или это ты мстил за маму? Мама-то была?

– Как это? – изумился капитан. – Как это – была ли мама? Вон она, мама, сидит. И папа.

Но Алину уже поглотила поразившая ее свежая идея.

– Или… платил за разбитую жизнь той… женщины?

– Хочешь все-таки меня оправдать? – усмехнулся Мазепа в недавно отросшие шляхетские пшеничные усы. – А если так и не получится? «Любовь Яровую» читала? Или нет, лучше «Сида». Трагичнее. А, ч-черт, едва не забыл! – хлопнул себя по лбу. – Подарок! – И вытащив из кармана «смитт-и-вессон», передал, под столом жене. – Отличная идея: стреляешь в меня, потом застреливаешься сама. Пиф-паф, ой-ой-ой! Трагическое разрешение конфликта между долгом и чувством, Обойма заряжена. И предпочтительней не оттягивать: самые эффектные и время, и место.

– Думаешь, струшу? – вполне серьезно спросила Алина, потом отстранилась от капитана и медленно передернула затвор.

Сняла пистолет с предохранителя…[2]

Ероплан с прицепом

Перед одним из контрольно-пропускных пунктов западной границы СССР выстроилась неимоверной длины вереница автомобилей, километра не меньше чем на три. Очередь давно превратилась в лагерь. Люди здесь живут: где-то раскинуты тенты, где-то поставлены палатки, малые дети ползают в пыли, еще теплой под ясным солнышком, несмотря на начало октября. Прыгая по ухабам, капитанов «шевроле» не «шевроле», работающий на сей раз локомотивом (ибо тянет за собою прицеп, где устроилась привязанная к бортам растяжками Алинина «Ока»), лихо объезжает многодневную эту очередь. На крыше «шевроле» не «шевроле» – багажник, на котором покачивается привязанная бельевой веревкою инвалидная коляска отца, салон полностью забит разнообразным барахлом, едва оставлено место для самого водителя, Алины и папы с мамою. Возмущенный совок ревет тысячеголосым клаксоном и высылает делегатов под колеса «шевроле» не «шевроле» остановить сукина сына, который хотит быть умней других. Алина взвизгивает, хватает мужа за руку, когда тот или иной делегат возникает прямо перед капотом; держится за сердце отец и строит трагическую мину невинного страдальца; мама закусила губу, побелела, как тогда, в горах. Эти реакции близких переполняют наконец чашу терпения Мазепы. Он на минутку останавливает автомобиль, достает из бардачка синюю проблесковую мигалку, шлепает – на магнитной присоске – на крышу «шевроле» не «шевроле», провод сует в прикуриватель, щелкнув попутно тумблером, включающим скрытую за радиаторной решеткою сирену, которая сперва заглушает, а потом и вполне затыкает клаксоны. Синие сполохи пунктирно мертвят лица наиболее ярых борцов за справедливость.

Растолкав передних очередников, которые, трепеща еще перед атрибутами власти, пятятся и расползаются, словно раки, вываленные из ведра, «шевроле» не «шевроле» выруливает прямо к шлагбауму.

– Тю-у! Бохдан! – узнает капитана капитан-пограничник. – С усим симийством! Ты шо, в отпуск собрався?

Словом, пиф-паф, ой-ой-ой!

Магнитогорск – Москва,

февраль 1991 – май 1992