Четыре Любови

Санитарной машины, предназначенной для транспортировки мертвых, в окне не наблюдалось. Вместо нее по дорожке к дому со спортивной сумкой через плечо шла улыбающаяся Люба, жена и мать Казарновских-Дурново. Она шла быстро, почти бежала, и Маленькая от изумления чуть не грохнулась на пол. Люба вбежала в дом, отшвырнула сумку прочь и сразу от входной двери увидала свою семью, на веранде, в простреле коридора, соединяющего крыльцо с кухней.

— Сюрприз!!! — заорала она, как умалишенная. — Жить будем, ребята!!!

Она пробежала вприпрыжку десяток разделяющих их метров и с разбегу кинулась ко Льву Ильичу в объятия, прямо в кресло-каталку. Кресло с Левой и Любой отъехало на два метра и, столкнувшись с краснодеревянным буфетом, остановилось.

— Что? — заорала Маленькая, глядя на счастливую мать. — Что случилось?

Лев Ильич побелел, у него дернулась щека, и он удивленно и недоверчиво посмотрел на жену:

— Люба, ты?

— Кто же еще? — снова заорала Маленькая. — Не видишь, что ли? Мама это, мама! Люба заплакала и прижалась к мужу:

— Ошибка у них! Все было ошибкой! Биопсия была чужая! Не моя была биопсия с самого начала! Горюнов решил проверить повторно, не соответствует, говорит, анализам крови, не бывает, говорит, такого, не может быть.

Лева постепенно начал приходить в себя, но внутри заныло еще сильнее и вонзилось острым в грудь, с левого края.

— Все сегодня прояснилось, лаборантка там неопытная, стекла, говорят, перепутала с чужой фамилией, а у меня просто утолщение старого шва было — вопрос косметики, а меня на химию… Бессмысленную…

— Курица! — опять заорала счастливая Маленькая. — Наверняка курица эта все перепутала. Она там в лаборатории чего-то делает!

— Какая еще курица? — смеясь и плача одновременно, спросила Люба и протянула руки навстречу дочери. — Иди к нам, Маленькая!

— Иду! — Люба Маленькая подскочила к каталке, забралась на поручень, обнялась с матерью и добавила: — Только знаешь, мам, у нас сегодня, это… — Она посмотрела на Леву. — У нас бабаня ночью умерла. Сейчас труп приедут забирать. В морг.

Люба окаменела:

— Какой труп? Как умерла? Почему?

— Ночью, — по-деловому повторила Маленькая. — Я же говорю, умерла от старости, от приступа сердечной недостаточности. Врач был и сказал.

Лева слушал молча. Он то слышал слова, то нет. Однотонный гул снова поменялся, он раздробился на несколько звуков, жужжащих и шипящих одновременно, похожих на «Я ж-ж-ж-е-прос-с-сил-ла-я-ж-ж-ж-е-пре-дупреж-ж-ж-дал — ла-а»… И звуки эти догоняли его и отпускали… и были громкими, и тут же ослабевали…

— Геник знает? — не придумав ничего другого, спросила Люба и с тревогой посмотрела на мужа.

— Папу арестовали и увезли, он сказал. Я утром ему звонила, больше ничего пока не знаю, — завершила картину дочь. — Лева тоже ничего не знает, я не говорила еще.

Лев Ильич продолжал молча исследовать пространство… Люба забеспокоилась и спросила:

— А где Любаша? С бабушкой? — и тут же до нее дошло, какой вопрос она задала.

— А мы с Левой ее выгнали, — ответила за двоих Маленькая. — Мы решили, зачем она нам после всего этого, правда?

Последней падчерицыной фразы Лев Ильич услышать не успел, потому что продолжал соединять и разъединять предметы, продолжавшие плавать в воздухе, но теперь их стало больше, а потом еще больше и еще… И они плавали уже выше Левиной головы и еще выше, и еще… И выше крыши их Валентиновской дачи, и выше башенки нового глотовского дома, и выше обоих рассветов, и, тем более, — одного всего лишь заката…

…Зато он услышал другое:

— Ле-е-е-ва-а-а! Вставать и чистить зубы!

Он открыл глаза, было утро, но очень раннее, потому что света за окном было мало, и все еще хотелось спать. Он взглянул на будильник, папин будильник почему-то стоял в изголовье и тикал. Все было на месте, но времени он не показывал. Мама же поднималась по лестнице и продолжала кричать на всю Валентиновку:

— Ле-е-е-ва-а-а!

Он слышал, как она приближается, как с каждой ступенькой страх перед матерью охватывает его все больше и больше, ну не совсем страх, может, а боязнь ее непредсказуемого и импульсивного темперамента, и как, переступая очередную ступеньку, Любовь Львовна перекидывает через следующую костыль и перетягивает выше протез: один шаг — один стук, один шаг — один стук, один шаг — один стук, стук, стук, стук, стук… Стуки участились, срослись и слились в единый трескучий вой электропилы, почти однотонный, и шел он не с улицы, а изнутри, из-за грудины.

«Снова папа у Глотовых пилит… — подумал Лева — А мама не разрешала…»

Дверь распахнулась, и мама вошла к нему в спальню:

— Сюрприз! — крикнула она, затем сняла с головы шляпу, положила ее на поднос и протянула сыну. Лева прищурился в полусвете и рассмотрел сюрприз: это была треуголка по типу французской военной из прошлого века. — Наполеон! — так же громко объявила мама с прононсом в окончании и захохотала. — Наш семейный рецепт Дурново! — Она два раза стукнула костылем по полу. — Заводите гостей! — Потом выдержала паузу и выкрикнула: — Филия!