Четыре Любови (сборник)

– Это еще что такое? – прошипел он в раздражении и посмотрел на часы. На часах все было в порядке: циферблат на месте, стрелки раскинуты в нужных радиусах, секундная резво бежала по кругу, но времени часовая конструкция не показывала. То есть смотреть на все это было можно, и все было правильно и как всегда, и тикало изнутри, – он потрогал металлический будильник, отцов еще, Ильи Лазаревича, – но сколько времени на часах, было непонятно. Часовой механизм, стрелки, тиканье, их законный наследник Лев Ильич и главный продукт часового производства, время, не совпадали между собой никак. Лева потряс будильник, поставил его на место, чертыхнулся, накинул халат и пошел в прихожую открывать дверь.

– Кто там? – тихо спросил он, чтобы никого не разбудить, но уже машинально сам скинул цепочку и открыл дверь раньше, чем успел услышать ответ.

На пороге стоял мокрый человечишко, небритый, в телогрейке и ватных стеганых штанах. В руке он держал ушанку, тоже насквозь мокрую, с которой тонкой струйкой стекала на пол вода и растекалась лужицей по кафелю лестничной площадки. Другой рукой человек опирался на костыль. Вид у него был весьма жалкий, но, казалось, сам он на это внимания не обращал.

– Тут такое дело, Левушка, – тихим голосом сказал дядька. – Под бомбежку попал я тут недалеко… Во дворе у вас, на Черняховского… Когда дорогу чистил. Снег в смысле… Я войду, лады? – Лева отступил, пропуская мужика в квартиру. – Как пройти-то? – ежась от холода, спросил гость. – Куда? В спальне-то я у тебя был, помню, но я тогда не через дверь заходил, а так…

– Как так? – не понял Лева, видя, как в прихожей уже собирается приличная лужа. – Так – это как?

– Как всегда, Левушка, как обычно…

Лев Ильич посмотрел на него внимательнее и открыл от удивления рот:

– Глотов!

Глотов усмехнулся и окончательно приобрел знакомые черты:

– Глотов-то Глотов, конечно, но я больше грек, чем Глотов. Давай сушиться. Пойдем туда. – Он кивнул на гостиную. – Пока дойдем, я подсохну немного. Раздеваться не буду, потом все одно снова нырять придется.

– За бульдозером? – спросил Лева, совершенно не удивившись такому повороту событий.

– Не совсем, – ответил грек, отжимая воду из шапки. – Мокрая, – ласково добавил он, пробуя воду на вкус. – Наша, ладожская. Я не успел там еще дно хорошо проверить и глубину засечь. Мне потом надо будет точно знать – на кивок или все же на мормышку удачливее будет. Глотов-то про это доподлинно знает. Тот, что летал там поначалу. Он тогда рассказывал, интересовался у одного капитана. На месте лова. Мне страсть как интересно тоже узнать.

– У капитана корабля? – уточнил Лева. – Рыболовного?

– Не-е, у военного капитана. С погонами, он там тоже ловил. Или просто был, по случаю.

– Это вы, наверное, у моего отца в пьесе вычитали, – пожав плечами, сделал предположение Лев Ильич, удивляясь самому себе, для чего он ввязывается с греком в этот нелепый разговор. – Ситуативно очень напоминает…

– Потому что как было, так и есть, – невозмутимо сделал грек очередную объяснительную попытку и, махнув мокрой головой в глубину квартиры, подвел итог: – Ну идем туда или как?

– Да, да, – засуетился Лев Ильич. – Прямо прошу, все время прямо.

Глотов перекинул костыль на один пролет по ходу к гостиной, переступил и подтянул вслед за собой протез.

– Неудобно все ж, – пробормотал он. – Больше так не появлюсь, доходягой. Это все потому, что любопытство меня одолевает: чего он там увидал тогда в воде, тот Глотов? – Грек остановился посреди коридора и просительно посмотрел на Леву. – Слушай, Левушка… Если он к тебе теперь заявится, ты виду не показывай, а выпытай просто у него, чего он больше моего знает. Про что. Ладно?

– Ладно, – пообещал Лев Ильич с некоторым сомнением относительно всего происходящего, а сам подумал: – Только бы мать не проснулась раньше времени. И Люба тоже… И Маленькая… – Ему стало вдруг неспокойно. – А сколько времени-то вообще? – подумал он, и перед глазами его возник отцовский будильник, тот, который с фронтовых корреспондентских поездок и на котором все в порядке: и часы, и минуты, но при этом – ничего ненормально в связи с отсутствием главного показателя – времени.

– Работает он, работает, – убедительно сообщил грек и перекинул костыль по новой. – Не дергайся…

– А я и не дергаюсь, – с независимым видом ответил Лева. – Идем уже, наконец.

Внезапно все аэропортовские спальни распахнулись, и стало совершенно светло, как при полном дневном свете. Из опочивальни Дурново вышла Любовь Львовна и двинулась по направлению к Левиной спальне. Она вежливо обогнула сына и его ночного гостя, уже подсохшего, но все еще влажного, перепрыгнула через растекшуюся вокруг них лужу, отметив по пути: