Четыре Любови

— Какой? — быстро спросил Лева, желая перехватить инициативу и воспользоваться замешательством грека. — Какой остался?

— А такой, — ничуть не смутившись, спокойно ответил грек. — Тот, который тебе нужнее.

— Для чего нужнее? — Лева чувствовал, что еще немного и все наконец прояснится, все вернется к тому, с чего это началось, вся эта странная глупость и метаморфоза с визитом незнакомца, лицом похожего на одноногого рыбного начальника из соседских гостей с самоваром, у них там, в Валентиновке, через забор от Казарновских-Дурново.

Сердце Левино внезапно стукнуло, громко так и глухо, ровно один раз. Звук отозвался в мозгу и перекатился эхом в ноги. Кровать дрогнула, и греков костыль грохнулся на паркет. Люба шевельнулась и открыла глаза. Лева продолжал сидеть на краю матраца и молчал, уставившись в одну точку.

— Для того, чего ты хочешь, нужнее! — членораздельно произнес грек, подобрал костыль и растворился в воздухе.

— Приснилось чего, Лева? — Люба дотронулась до мужа и нежно привлекла его к себе. — Что с тобой?

— Приснилось, — твердо ответил он. — Черт-те что снится. Пойду взгляну, может, с мамой чего?

Первый раз Геник пришел к Казарновским на «Аэропорт» в восемьдесят шестом, на день рождения к Маленькой. Подарки он не покупал никому и никогда. Ему это было не нужно. Подарки он изготавливал при помощи рисовальных инструментов и подручных материалов. Менялась только технология. В этом году в моде были аэрографы, и Геник в соответствии с этой модой налил на лист бумаги разноцветных красок и ужасно талантливо раздул их воздушным потоком, превратив все это в дочкин портрет. Маленькая была в восторге и повисла на шее у отца. Такого замечательного повода, чтобы напиться, Геньке было более чем достаточно. Бабаня, как обычно по дням рождения неродных людей, лежала с головной болью и к гостям не вышла. Через час, набравшись до нормы свободы, Геник потерял к дочке интерес и отправился в путешествие по квартире классика, покойного мужа вдовы Дурново. Любовь Львовна в такие принципиально напряженные для нее даты, оставаясь в комнате одна, занималась единственно успокаивающей ее оздоровительной процедурой. Она проверяла секретные бумажки в потайных местах для того, чтобы перейти к главной и мучительно-счастливой процедуре — перекладыванию драгоценной коробочки на вновь изобретенное место…

До бабкиной спальни Генька добрался сразу после того, как сунул нос в ванную и загасил там в раковине окурок. Он приоткрыл дверь, обнаружил там незнакомку и вошел без тени сомнений внутри готового к приключениям проспиртованного организма…

Любашу, первую Левину жену, и Генриха молодым Казарновским не удавалось свести в единое пространство в течение целого года после данного Левой матери обещания соединить двух безнадежных разведенцев воедино. То стеснялась Любаша, то был в очередном запое Геник и плохо понимал, чего от него хотят:

— На какой твоей Любе я должен жениться? — никак не мог уразуметь он. — На моей жене, что ли? Или на твоей жене? Так ведь это она и есть. Люба.

В тот раз, казалось, все совпало самым удачным образом: вариант дня рождения Маленькой устраивал всех. Любаша пришла на час позже — собиралась с духом, а когда собралась, выяснилось, что тушь для ресниц высохла необратимо. Пришлось сначала решать вопросы красоты, а уж затем отправляться на «Аэропорт», по знакомому адресу Геника хватились как только раздался звонок в дверь. На этот раз он ничего не знал, поскольку согласно умыслу Казарновских не был заранее предупрежден о сватовстве и его необходимо было подготовить на всякий случай, чтобы не напился больше, чем требовала жениховская ситуация. Однако Геньку все-таки упустили: и по количеству выпитого, и в географическом смысле. Любаша была такой же, как и тогда, при разводе в семьдесят пятом: преимущественно в сером, тихой и на все согласной размазней в больших очках.

«Те же самые, — отметил Лева. — Права все же мать бывает иногда, точнее не скажешь», — подумал он и поцеловал бывшую жену в щеку. Та зарделась и поэтому сразу понравилась Любе. Она протянула ей руку и сказала:

— Предлагаю дружить. — Потом приобняла гостью и добавила на ухо: — Даже если и с Генькой не выйдет.

Генриха, однако, в квартире не было, хотя следы имелись — пропахшая табаком и другим несвежим куртка так и висела на спинке кресла. Быстрый обход квартирных площадей результатов не дал никаких, кроме обнаруженного в раковине раздавленного окурка. На этом поиски были прекращены, и участники несостоявшейся брачной сделки вернулись к праздничному столу.

Когда принялись за сладкое, в маминой спальне раздались подозрительные звуки. Они стали увеличиваться по нарастающей и окончательно перешли в раскатистый хохот Левиной матери. Теперь в этом никаких сомнений не было — это ревела, задыхаясь от смеха, Любовь Львовна.

— Это бабаня! — весело выкрикнула Маленькая Люба. — Она выздоровела!