Четыре минус три

Так подбадривает меня голос моего подсознания. Он зазвучал в моей голове с той самой минуты, как мне стало известно о несчастном случае, и с тех пор комментирует каждый мой поступок.

Классифицируя фотографии на экране компьютера, я разбираю выражение «работа скорби» так и сяк.

Могу ли я свою скорбь «сработать»? Быть может, я уже как раз этим и занимаюсь? Можно ли форсировать процесс проживания скорби и ускорить его тем самым? Зависит ли это ускорение от меня; от того, насколько я старательно выполняю свои домашние задания?

Моя интуиция подсказывала мне уже тогда, что ответы на мои вопросы будут отрицательными.

Скорбеть невозможно по плану. Скорби нельзя установить временные рамки. Она сама определяет время и задает темп. Она готовит нам такие испытания, к которым мы подготовлены меньше всего. При этом весь процесс отличает полная непредсказуемость и нетипичность.

Моя скорбь уже давно интегрирована в мою жизнь в качестве требовательной наставницы. Я полностью отдаю себе отчет в том, что ее наставнический потенциал еще далеко не исчерпан. Учебный план включает неограниченное число часов познавания себя и залечивание застарелых ран. Определенное количество часов отводится на рефлексию. В связи с поисками смысла жизни, жизненного пути, определения целей и выявления ценностей. Скорбь — учительница доброжелательная и терпеливая. Если не понял какую-нибудь из ее лекций, она будет включена в учебный план снова и снова.

Скорбеть невозможно по плану. Скорби нельзя установить временные рамки. Она сама определяет время и задает темп.

Вероятна ли перспектива хоть когда-нибудь обзавестись чем-то вроде аттестата зрелости или табеля с оценками, на основании которых можно быть уверенным: все доделано до конца? Вряд ли. И скорее всего, меня такая перспектива расстроила бы. В любом случае я по-прежнему благодарна за каждую прочитанную мне лекцию, за каждый преподанный мне урок.

Коллажи, однажды сделанные в квартире моей подруги, и сегодня украшают стены моей гостиной. Они знакомят каждого гостя, которому ничего не известно о моем прошлом, с моим мужем и моими замечательными детьми. А мне они являются напоминанием о том, что по крайней мере одну лекцию я уже хорошо усвоила.

Мое время, проведенное с моей семьей, окончательно принадлежит прошлому. Это было замечательное время, несмотря на его внезапный конец. У меня подобные отношения с моим детством. И оно окончательно в прошлом и тоже больше не вернется. По аналогии с тем, как я думаю о своем детстве — без боли, с радостным сердцем, — я хочу вспоминать и о времени, проведенном с Хели и нашими детьми, как об определенном периоде своей жизни, который я должна оставить в прошлом, но при этом должна нести дальше как часть себя.

Но вот уже фотографии на стенах подмигивают мне.

Перестань же философствовать! Продолжай же рассказ о нас и о себе!

Я подмигиваю им в ответ и с радостью выполняю их желание. Я возвращаюсь в городок Гляйсдорф, где совсем недавно погибла моя семья.

* * *

В четверг утром, как раз в тот момент, когда я собираюсь отправиться на прогулку, звонит мой мобильный. Должно быть, я была глубоко погружена в свои мысли, иначе, скорее всего, не ответила бы абоненту со скрытым номером. С некоторых пор я неохотно отвечаю по мобильному телефону. Мое подсознание вспоминает с каждым звонком о том, что из этого аппаратика в мое ухо может вползти какая-нибудь страшная новость. Звонки с незнакомых номеров кажутся мне особенно подозрительными.

Говорит редактор одной из газет. И я с ней даже знакома. Она однажды сопровождала меня в больнице, после чего ею была написана эмоциональная статья под названием «Красноносые клоуны-доктора».

Она просит разрешение взять у меня интервью. Отправленный мною мейл произвел на нее глубокое впечталение.

«Как к вам попал мой текст?»

«Так вы же сами его мне отправили», — следует изумивший меня ответ.