Четыре минус три

Что-то во мне изголодалось по прекрасному и искало повода его обнаружить. Испытать чувство благодарности. Суметь улыбнуться. Порадоваться хоть чему-нибудь. Радость заряжала мой мотор выживания. Я в ней нуждалась, чтобы продолжать. Радость стоила того, чтобы каждое утро вылезать из постели.

Похоже, этот факт стал достоянием гласности. Похоже, все вокруг сговорились и выработали план — регулярно и как можно дольше доставлять мне удовольствие: посылки и письма поступали пусть и в непреднамеренном, но в определенном ритме. В среднем «капало» два-три письма в день. И они были мне дозированным рационом воды, необходимым для поддержания жизни.

«Набравшись наконец смелости, пишу…»

«Я слишком долго собирался(-ась), чтобы написать. Надеюсь, что еще не поздно».

Вот таким или подобным образом начинались некоторые письма. И сегодня, перечитывая их, я не могу не улыбаться. Нет, ни одно письмо не опоздало. Каждое нашло меня вовремя. Именно в тот самый, предусмотренный именно для этого письма, правильный момент.

Барбаре

Дорогая, милая Барбара… с тех самых пор, как я себя помню, я всегда испытывала к тебе невероятную привязанность. Ребенком я буквально сходила по тебе

с ума. Я всегда тобой невероятно восхищалась, всегда хотела быть такой, как ты, — возможно, это действовало тебе иногда на нервы…

Я никогда не спрашивала себя, что же меня в тебе так притягивает или почему я так тобой восхищаюсь.

Для меня это было неважно.

И вот я получила ответы на вопросы, которые никогда не задавала… В самое трудное время своей жизни ты способна находить слова утешения для других. От тебя исходит такая сила, что приходится буквально подавлять в себе потребность на тебя опереться, вместо того, чтобы быть тебе опорой. Так много любви, так много доброжелательности выражает твое лицо, что начинаешь стыдиться собственных приступов отчаяния и тех проклятий, которые посылаешь судьбе.

Прежде я бы и подумать не могла, что в таком маеньком и хрупком человеке заключается такая невероятная сила. Разумеется, я желала бы от всей души (я — увы! — малодушна), чтобы тебе никогда не пришлось являть в полном объеме эту силу, которая всегда меня в тебе привлекала…

Ты была замечательной матерью и наверняка невероятной спутницей жизни для всех членов своей семьи и «You are a good man, Charly Brown».[12]

Я очень тебя люблю.

Валери, твоя кузина

«А помнишь…»

Как редко мы преподносим друг другу такой подарок: как редко мы говорим близким о том, какими мы их видим. Что мы в них ценим, что делает их в наших глазах неотразимыми.

Моя кузина, моя тетя и некоторые старые друзья одарили меня драгоценными воспоминаниями о добрых старых временах. Письма, где мне снова позволено быть самой собой, где любящий взгляд меня поощряет и воздает мне должное. Строчки, дающие мне возможность внутренне вырасти и засиять.

Я кладу это письмо моей кузины на письменный стол рядом с тремя постоянно горящими свечами. Эти свечи мне также подарили спустя несколько дней после несчастья, и их согревающий свет обеспечивает постоянный доступ к моим трем ангелам.

Я смотрю на пламя свечи и пытаюсь угадать, что со мной будет, обращаясь к ангелам — небесным и земным, которые пишут такие замечательные письма и дарят мне свое сердце в придачу.

Глоток чая. И я снова начинаю кружить в лабиринте писем на полу.

Мне бросается в глаза пачка писем и почтовых открыток, схваченных большой канцелярской скрепкой. Пожалуй, их штук тридцать. И все они написаны одним человеком — старой моей подругой, которую я в последние годы потеряла из виду.