Четыре оклика судьбы

Какая-то иная культура пения – с легкой хрипотцой, с каким-то синкопированным, нервным ритмом аккомпанемента. Затакт, четырехдольный танцевальный размер. Ничего общего с русскими переменными ладами и протяжностью, или залихватской удалью пляски. Это была картинка другого мира – успешного, раскованного и неизвестного ей, Нине. Мира, который манил и притягивал.

Этот мир находится там, куда она стремилась – в областном городе Свердловске. В музыкальном училище.

Мать оказалась совершенно не готова к тому, что пятнадцатилетняя дочь покидает родной дом. Одно дело, когда дети и родители питаются из одного котла, справедливо распределяя скромные доходы на всех. Другое, когда из скудной казны нужно выделить сумму на обучение и проживание дочери в большом городе, где ей придется снимать квартиру, ездить на транспорте и питаться в столовых. Кроме того, во что одеть новоиспеченную студентку? С вещами по всему Советскому Союзу беда. В магазинах – шаром покати. Ни тканей, ни сапог, ни пальто, ни курток – ничего нет!

Мать подумала, повздыхала и пожертвовала дочери свое демисезонное пальто. За три дня знакомая портниха перелицевала его, подогнав под Антонину. Теперь нужно было определиться с жильем. Общежития для студентов не было. Мать вспомнила о землячке, с которой когда-то вместе работала. Землячка – пожилая женщина, звали ее Клавдия Ивановна, уже давно жила в Свердловске. Ее сын прошел войну, был Героем Советского Союза, сейчас служил в составе советских войск в Германии. Клавдии Ивановне поручили следить за его квартирой и опекать внука, студента Политехнического института. Пока родители находятся за границей, чтобы никаких девушек, веселых компаний! Договорились, что Антонина снимет у нее угол за десять рублей в месяц. Кажется, все устраивалось не худшим образом.

Первого сентября студентов отправили на месяц убирать картошку.

Холодно стало. Осень настала.
Девочка в поле картошку копала,
Слева – платочек, справа – подол,
Посередине – трактор прошел.

Поселили в продуваемом всеми ветрами домике. Там стояли железные койки с продавленными пружинами без всякого намека не то, что на белье – на матрасы. Нина на ночь стелила на пружины ватник, прикрывалась шерстяным платком и так спала. И никто из девчонок не переживал, что в самом центре спальной комнаты стояли двухэтажные нары, на которых разместились немногочисленные для отделения хорового дирижирования парни. Нары – это было так типично для шестидесятых годов, что никто не обращал на это внимания. Парни – «золотой запас курса» – тенора и басы. Вечером топили маленькую «буржуйку», в которой на углях пекли картошку. Самый старший из парней брал гитару и пел блатные песни: «оц, тоц, первертоц, бабушка здорова. Оц, тоц первертоц – кушает компот. Оц, тоц, первертоц – и мечтает снова, оц, тоц, первертоц – пережить налет!» Под эту немудреную музыку, уставшая Нина засыпала, как ребенок. Изредка из Свердловска приезжали педагоги, чтобы поднять низко упавший моральный дух студентов. Заметив в кустах подозрительные кучки, облепленные мухами, поскольку вокруг колхозного общежития не было и намека на туалет, один из них обязательно запевал арию Руслана: «О, поле, поле, кто тебя усеял?». Видимо, сообразив, что такая жизнь не только наказание для будущих музыкантов, но и безответственное отношение к здоровью молодых гениев, администрация училища отозвала своих героев раньше времени назад.

Квартира Клавдии Ивановны находились на Первомайской улице, недалеко от музыкального училища. Здания разделял только Дворец культуры имени Максима Горького. Удобно. Проснулась, чайку попила и за пять минут добежала до аудитории. Опять же, если мороз ударит, то не успеешь в ледышку превратиться, пока на лекцию бежишь. На ногах – простые хлопчатобумажные чулки в рубчик, к которым прилагается пояс с резинками, и туфли на микропоре. Туфли на все случаи жизни. На лето и на уральскую холодную зиму. И в пир, и в мир, и в добрые люди.

На первом курсе студентам полагалась стипендия четырнадцать рублей. Десять Нина отдавала хозяйке, четыре распределяла на все остальное. Что-то обещали присылать родители. Выручало и то, что утром ей совсем не хотелось есть. Зато после лекций можно было в студенческой столовой взять комплексный обед за тридцать копеек. Так Нина начала привыкать к самостоятельной жизни.

В ее наивной, еще почти детской голове, роились фантазии о загадочной встрече, необыкновенной любви. Она гуляла по Свердловску и верила, что встретит своего принца. Тут Нина ничем не отличалась от тысячи таких же молоденьких девчонок, приехавших из провинции, и освободившихся от жесткого родительского надзора. Они тоже грезили принцами. Но, в остальном, она была неглупая девочка, и знала, что от близости с принцами рождаются дети.