Четыре пера (ЛП)

— Лорд Уилмингтон. Одна из самых славных фамилий Англии, если позволите. Вы когда-нибудь видели его дом в Уорикшире? Каждый дюйм земли там прямо кричал и молил его вести себя по-мужски, хотя бы в память о предках... Это казалось чем-то невероятным, просто сплетнями, но слухи разрастались. У Альмы еще только нашептывали, в Инкермане заговорили вслух, а в Балаклаве уже кричали. Еще до сражения за Севастополь отвратительные слухи подтвердились. Уилмингтон был курьером у генерала. В глубине души я уверен, что генерал выбрал его для этой миссии, дабы наставить на верный путь. Сообщение нужно было пронести через три сотни ярдов простреливаемого поля. Если бы Уилмингтон упал с лошади по пути, сплетники замолчали бы навсегда. Если бы добрался живым, то еще и заслужил бы награду. Но он не осмелился, он отказался! Дрожал, сидя в седле, и отказался! Видели бы вы генерала! Его лицо стало цвета бургундского вина. «Несомненно, у вас уже есть другие обязательства», — сказал он самым любезным тоном, который я когда-либо слышал. Именно так, ни единого грубого слова. Другие обязательства, и это на поле боя! До сих пор едва сдерживаю смех. Но Уилмингтону было не до смеха. Он был сломлен, разумеется, и тихо сбежал в Лондон. Перед ним закрылись все двери, он выпал из общества, как свинцовая пуля, выскользнувшая из ладони в море. Даже продажные женщины на Пикадилли плевали ему вслед, стоило ему заговорить. Он вышиб себе мозги в комнатушке на Хаймаркете. Странно, правда? Он испугался пуль, когда на кону стояло его доброе имя, но потом все-таки сумел вышибить себе мозги.

Лейтенанту Сатчу случилось взглянуть на часы, когда рассказ подошел к концу. Они показывали без четверти час. У Гарри Фивершема оставалось еще четверть часа, и их занял бородатый отставной начальник медицинской службы, сидевший почти напротив мальчика.

— Я могу рассказать вам случай еще более любопытный, — сказал он. — Его главный герой никогда не был под огнем, но, будучи медиком, как и я, ежедневно имел дело с жизнью и смертью. Да и какой-то особой опасности он не подвергался. Дело было во время индийской кампании. Мы стояли лагерем в долине, несколько пуштунов залегли ночью на склоне холма и принялись стрелять по нам. Пуля пробила палатку госпиталя, всего-то. Хирург уполз к себе, и через полчаса ординарец нашел его мертвым в луже собственной крови.

— Убит? — воскликнул майор.

— Ничего подобного. Он тихонько открыл свой саквояж с инструментами, вынул ланцет и перерезал себе бедренную артерию. Полнейшая паника от свиста пули, видите ли.

Даже на этих закаленных людей поведанный с такой откровенностью случай произвел глубокое впечатление. Кто-то вполголоса усомнился, другие беспокойно заерзали, потому что это было уж слишком не по-людски. Один офицер глотнул вина, другой передернул плечами, словно стряхивая всякую память об этом рассказе, как собака отряхивается от воды. Лишь один человек сидел совершенно неподвижно в той тишине, что последовала за историей. Мальчик Гарри Фивершем.

Теперь он стиснул руки на коленях и наклонился над столом в сторону хирурга. Его щеки были белы как бумага, глаза горели, и горели яростью. Он выглядел, словно опасный хищник в западне — подобрался, напряг мускулы. Сатч испугался, что парнишка перемахнет через стол и набросится на рассказчика с жестокостью отчаяния. Лейтенант даже протянул руку, чтобы ему помешать, но тут вмешался генерал Фивершем будничным тоном, и мальчик сразу же расслабился.

— Иногда происходит нечто странное и непостижимое, как две эти истории. Можно только им поверить, и молиться, чтобы поскорее забылись. Но объяснить их нельзя, ибо понять невозможно.

Растроганный Сатч положил руку на плечо Гарри.

— Вы понимаете? — спросил он и тут же пожалел об этом.

Но вопрос был уже задан, и глаза Гарри обратились к Сатчу. Однако их выражение было непроницаемым, без каких-либо признаков вины. Он не ответил на вопрос, но это в некотором роде сделал генерал Фивершем.

— Гарри понимает! — фыркнул генерал. — Откуда? Он же Фивершем.

В глазах Сатча отразился всё тот же молчаливый вопрос, который он недавно заметил у Гарри: «Ты что, слепой?». Он никогда еще не слышал столь откровенной неправды. Достаточно было взглянуть на отца с сыном. Гарри Фивершем носил отцовскую фамилию, но унаследовал от матери темные и испуганные глаза, широкий лоб, тонкие черты лица и её воображение. Наверное, только посторонний мог это понять. Отец так долго знал сына, что его поведение и внешность не имели для него значения.

— Посмотри на часы, Гарри.

Часовая отсрочка истекла. Гарри поднялся и вздохнул.

— Спокойной ночи, сэр, — сказал он и пошел к двери.

Слуги давно уже ушли спать, и Гарри открыл дверь в полную тьму. Пару секунд он колебался у порога и чуть не нырнул обратно в освещенную комнату, словно испугавшись поджидающих во тьме опасностей. Опасность и правда была — его мысли.