Четыре пера (ЛП)

— Нет, не знаю. Пару слов обронил ваш отец — он спрашивал меня о вестях насчёт Фивершема, когда мы беседовали с ним в последний раз. Но ничего определённого мне не известно. И я хотел бы, чтобы вы об этом рассказали.

Этни наклонилась вперёд, опершись локтями в колени, покачала головой.

— Не сейчас, — сказала она.

Дюрранс прервал молчание, последовавшее за её словами.

— Мне остался всего год в Хальфе. Затем представляется разумным покинуть Египет: не думаю, что в Судане будет что-то происходить в ближайшее время. Вряд ли я останусь там... в любом случае. Я имею в виду, даже если вы решите жить в Гленалле одна.

Этни не стала притворяться, что не понимает значения его слов.

— Мы больше не дети, — сказала она. — У вас впереди целая жизнь. Мы должны быть благоразумны.

— Да, — неожиданно устало ответил Дюрранс. — Но благоразумие должно знать, за что стоит бороться.

Этни не шевелилась. Она сидела спиной к нему, и он не мог видеть ее лицо. Она долго оставалась в этой позе, совершенно неподвижно и молча. Наконец, она тихо и очень мягко задала вопрос:

— Вы так сильно хотите жениться на мне? — и прежде чем он смог ответить, быстро повернулась к нему. — Попытайтесь оставить эту мысль, — настойчиво сказала она. — Всего на один год. Вам есть чем занять свой ум, постарайтесь совсем забыть обо мне. — В ее голосе было достаточно сожаления, сожаления от перспективы потерять друга, чтобы утвердить Дюрранса в иллюзии, будто если бы она не боялась разрушить его карьеру, то ответила бы совершенно иными словами. В комнату вошла миссис Адер, и таким образом Дюрранс унес иллюзии с собой.

В тот вечер он обедал в клубе и вышел выкурить сигару под тем самым деревом, где так настойчиво сидел год назад, пытаясь разузнать о Гарри Фивершеме. Ночь была столь же ясная, как та, когда во двор вошел лейтенант Сатч и заколебался, увидев его. Над головой сияли звезды, в воздухе ощущалась приятная июньская томность, огни, мерцающие в окнах и дверных проемах, делали листву по-весеннему свежей, а шум проезжающих экипажей напоминал звук моря. И в эту ночь во двор тоже вошел человек, знавший Дюрранса. Но он не колебался, а сразу приблизился и сел рядом. Дюрранс уронил газету и протянул руку.

— Как поживаешь? — сказал он. Другом оказался капитан Мазер.

— Читая вечернюю газету, я размышлял, увижу ли тебя. Я знал, что ты должен появиться в Лондоне. Ты видел, я полагаю?

— Что? — спросил Дюрранс.

— Значит, не видел, — ответил Мазер. Он взял газету, которую уронил Дюрранс, и стал переворачивать страницы в поисках нужной новости. — Помнишь нашу последнюю разведку из Суакина?

— Конечно.

— В полдень мы остановились в форте Синкат. Там был араб, прятавшийся среди деревьев.

— Да.

— Ты не забыл ту небылицу, что он тебе рассказал?

— О письмах Гордона и стене в Бербере? Нет, не забыл.

— Тогда это тебя заинтересует, — капитан Мазер наконец развернул газету в нужном месте и протянул ее Дюррансу, показав на короткую статью. Дюрранс просмотрел ее сквозь дым сигары.

— Похоже, парень все-таки вернулся в Бербер, — сказал он. — Рискованное предприятие. Абу Фатма, так его звали.

В статье не упоминалось имя Абу Фатмы, как, собственно, и любого другого человека за исключением капитана Уиллоби, вице-губернатора Суакина. В ней просто сообщалось, что некие письма, в которых Махди призывает Гордона сдать Хартум и стать адептом махдистской религии, а также копии коротких ответов Гордона, найдены в стене в Бербере и доставлены к капитану Уиллоби в Суакин.

— Вряд ли из-за этого стоило рисковать жизнью, — сказал Мазер.

— Возможно, — несколько неуверенно ответил Дюрранс. — Тем не менее, хорошо, что они нашлись. Может быть, копии сделаны рукой самого Гордона, и, в любом случае, они представляют исторический интерес.

— В некотором роде. Но даже если так, они не пролили свет на историю осады и не имеют реального значения ни для кого, даже для историков.

— Что ж, это верно, — согласился Дюрранс, и он не мог ошибаться сильнее.

На том самом месте, где он искал новостей о Фивершеме, новости сами его нашли, но он того не знал. Он блуждал впотьмах и не догадывался, что эти вести, как бы мало они ни интересовали историков, напрямую касались его собственной жизни. Дюрранс выбросил статью из головы и сидел, обдумывая вчерашний разговор с Этни. Они упомянула Фивершема, это правда — спрашивала вестей о нем. Но, может... скорее всего, она спросила лишь потому, что последние слова ее отца были о Гарри.

Он помнил, что она произносила его имя абсолютно ровно, и в самом деле, само то, что она заговорила о нем, можно считать знаком, что Фивершем больше не имеет над ней власти. В самой ее просьбе не думать о ней весь этот год звучало для Дюрранса нечто обнадеживающее. Ему казалось, если он не сможет, то в конце концов она даст ему желанный ответ. Подождав несколько дней, Дюрранс вновь явился в дом миссис Адер. Этни покинула Лондон и уехала в Донегол. Она собралась внезапно, как поведала ему миссис Адер, и причина отъезда осталась неизвестной.