Четыре пера (ЛП)

Миссис Адер выскользнула из комнаты, и, когда Дюрранс вошел, Этни была одна. Она стояла неподвижно, ожидая, что перемены в нем ее шокируют. Однако, к ее удивлению, никаких особых изменений она не увидела. Лицо его, конечно, было изможденным, волосы поседели, но никаких признаков беспомощности или неуверенности, которых она боялась больше всего. Он прошел в комнату так, будто все видел — память, похоже, точно подсказывала ему, где находился каждый предмет мебели. Лишь пару раз он вытягивал руку, ожидая наткнуться на кресло.

Этни тихо отошла обратно к окну, не находя слов для приветствия, и он тут же улыбнулся и пошел прямо к ней.

— Этни, — сказал он.

— Значит, это неправда. Вы поправились! — увидев его уверенное движение, воскликнула она.

— Это совершенная правда, и я не поправился, — ответил он. — Но вы пошевелились, и я понял, что вы возле окна.

— Но как? Я двигалась совершенно бесшумно.

— Да, но шум улицы внезапно стал громче, и я понял, что кто-то стоит у открытого окна. Я предположил, что это вы.

Их слова, пусть не слишком подходящие для первой встречи пары после помолвки, смогли уменьшить смущение. Этни удержалась от выражения сочувствия, зная, что в нем нет необходимости. Эти двое во многом понимали друг друга без слов. Они лишь пожали руки, и Этни отошла от окна.

— Я напою вас чаем, а потом мы поговорим, — сказала она.

— Да уж, нам это необходимо, — серьезно ответил Дюрранс.

Однако тут же отбросил серьезный вид и начал весело рассказывать подробности своего путешествия домой. Он даже находил смешное в беспомощности первых дней слепоты, и опасения Этни быстро таяли. Почти исчезли, когда что-то неуловимое в его выражении вернуло их снова.

— Я писал вам из Вади-Хальфы. Не знаю, удалось ли вам прочесть письмо.

— Вполне.

— Мой друг держал листок и говорил, когда я писал уже на промокательной бумаге, — со смехом продолжил он. — Колдер, из саперного батальона, но вы его не знаете.

Он торопливо бросил ей это имя, и Этни внезапно поняла, что это ловушка. Странная неподвижность его лица говорила ей, что он предельно внимательно прислушивается, не вздрогнет ли она, не выдаст ли себя каким-нибудь восклицанием. Подозревает ли он? Знает ли о телеграмме? Догадывается, что ее письмо было послано из жалости? Она смотрела на лицо Дюрранса, но на нем не отражалось ничего, кроме настороженности. Год назад его глаза ответили бы ей совершенно точно, как бы крепко ни было его молчание.

— Я без труда прочла письмо, — мягко ответила она. — Именно такое вы и могли написать. Но я написала вам раньше, и, конечно, ваши плохие новости ничего не меняют. Я не беру назад ни слова.

Дюрранс сидел, положив руки на колени и чуть склонившись вперед. И снова Этни находилась в растерянности. Она не могла понять, принял ли он ее ответ, и снова осознала, что год назад она бы не сомневалась.

— Да, я знаю вас. Вы не возьмете ничего назад, — наконец сказал он. — Но есть и моя точка зрения.

Этни с опаской посмотрела на него.

— Да? — ответила она, стараясь говорить беззаботно. — Расскажите.

Дюрранс начал говорить размеренным голосом человека, обдумавшего свою речь и выучившего ее наизусть.

— Я знаю, что такое слепота для любого человека — растущая с каждым днем зацикленность на себе, если не быть постоянно настороже. А кто станет все время помнить об этом? Слепота делает это с каждым, — подчеркнуто повторил он. — Но со мной будет еще хуже. У меня нет занятий. Будь я писателем, я мог бы диктовать. Будь я деловым человеком — продолжал бы вести дела. Но я военный и к тому же не слишком умен. Ревность, бесконечное надоедливое любопытство и требование вашего внимания — вот поджидающие меня опасности.

Этни мягко рассмеялась в ответ на его слова.

— Что ж, возможно, с ними можно справиться, — признал он, — но их нужно учитывать. Я много думал о них. Я размышлял обо всем этом ночь за ночью с тех пор, как получил ваше письмо, пытаясь решить, что же делать. Вы знаете, с какой радостью и благодарностью я ответил бы вам: «Да, пусть состоится свадьба», если бы смел. Если бы я смел! Но я думаю — вы согласны? — что большая беда неплохо прочищает мозги. В Каире я часто лежал без сна и думал, и постепенно все неважные мысли улетучились, оставив лишь несколько простых истин. Я почувствовал, что должен зацепиться за них, потому что ничего другого не осталось.

— Да, я это понимаю, — тихо ответила Этни. Она сама пережила подобное. Взглянув на Дюрранса, она впервые осознала, что у них, возможно, много общего. С еще большей решимостью она повторила себе, что из-за нее не должны быть испорчены две жизни.

— И что же? — спросила она.

— Ну, вот одна из этих весьма простых истин. Брак между калекой, чья жизнь кончена, и молодой активной женщиной, чья жизнь в самом расцвете, был бы огромной ошибкой, если каждым из них не движет нечто гораздо большее, чем дружба. Совершенно неправильно, если с вашей стороны он подразумевает жертву.

— Нет никакой жертвы, — твердо ответила она.