Четыре пера (ЛП)

Глава двадцать восьмая

Планы побега

Три дня Фивершем бессвязно бормотал и бредил, и три дня Тренч приносил ему воду из Нила, делил с ним еду и всячески помогал; три ночи он стоял вместе с Ибрагимом и никого не подпускал к Фивершему в «Доме камня». Но на четвертое утро Фивершем пришел в себя и, подняв взгляд, увидел лицо склонившегося над ним Тренча.

Сначала лицо казалось частью его бреда. Это было одно из тех кошмарных лиц, которые раздувались и нависали над ним темными ночами в детстве, когда он лежал в постели. Он протянул слабую руку и оттолкнул его. Но лицо уставилось на него. Фивершем лежал в тени от тюремного здания, и тяжелое голубое небо над ним, бурая и голая истоптанная земля, пленники, волочившие цепи или лежащие на земле в крайней немочи, постепенно донесли до него смысл увиденного. Он повернулся к Тренчу, уставился на него, как будто боялся, что в следующее мгновение потеряет его из виду, а потом улыбнулся.

— Я в тюрьме Умдурмана, — сказал он, — правда в тюрьме! Это Ум-Хагар, «Дом камня». Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Он прислонился к стене с чрезвычайным облегчением. Для Тренча эти слова, сказанные довольным тоном, прозвучали злобно-насмешливо. «Лишь человек, который выработал безразличие к боли и удовольствию, привыкший игнорировать и радости, и несчастья и в совершенстве владеющий собой, лишь такой человек, — подумал Тренч, — мог произнести эти слова подобным Фивершема». Но Фивершем не был таким человеком; в бреду он это доказал. Удовлетворение было подлинным, слова искренними. Опасности Донгола миновали, он нашел Тренча, он был в Умдурмане. Эта тюрьма — желанная цель, и он достиг её. Он мог бы болтаться на виселице в сотнях миль по течению Нила, а грифы, взгромоздились бы на его плечи, и цель, ради которой он жил, стала бы совершенно невыполнимой. Но теперь он в «Доме камня» в Умдурмане.

— Ты здесь уже давно, — сказал он.

— Три года.

Фивершем огляделся вокруг заребы.

— Три года, — пробормотал он. — Я боялся, что не застану тебя в живых.

Тренч кивнул.

— Ночью хуже всего — там, внутри. Только чудом можно пережить неделю таких ночей, а я прожил тысячу. — И даже ему, вытерпевшему это, такая выносливость казалась невероятной. — Тысяча ночей в «Доме камня»! — воскликнул он.

— Но днем мы можем спускаться к Нилу, — сказал Фивершем и с тревогой вздрогнул, глядя на колючую заребу. — Конечно, это нам позволено. Мне так сказали. Мне сказал араб в Вади-Хальфе.

— И это правда, — ответил Тренч. — Вот, смотри! — Он указал на глиняную миску с водой рядом с собой. — Я наполнил ее в Ниле сегодня утром.

— Я должен идти, — сказал Фивершем и поднялся с земли. — Мне нужно уйти сегодня утром.

Он говорил громко и взволнованно, и Тренч прошептал ему:

— Тсс. Тут много узников, и среди них достаточно тех, кто передаст твои слова.

Фивершем снова опустился на землю, не столько послушавшись предупреждения Тренча, сколько от слабости.

— Но они же не понимают, что мы говорим, — возразил он. Волнение куда-то исчезло из его голоса.

— Они могут увидеть, как мы говорим друг с другом. Идрис узнает об этом через час, калиф — до заката. Если мы заговорим, то более тяжелые кандалы и кнут нам обеспечены. Лежи тихо. Ты слаб, а я очень устал. Мы поспим, и позже пойдем вместе к Нилу.

Тренч лег рядом с Фивершемом и тут же уснул. Фивершем смотрел на него, и теперь, когда его лицо расслабилось, видел ясные следы трех прошедших лет. Ближе к полудню Тренч проснулся.

— Тебе никто не приносит еду? — спросил он.

И Фивершем ответил:

— Должен прийти мальчик. И еще он сообщит новости.

Они ждали, пока откроются ворота заребы и войдут друзья или жены заключенных. Территория внутри ограды сразу же превратилось в клетку с дикими зверями. Вначале тюремщики забрали свою долю. Заключенным позволялось передавать только «асиды» — влажные и пористые лепешки из сорго, основной продукт, производимый в городе — и даже за это сильные сражались со слабыми, а группа из четырех человек сражалась с группой из трех. Изможденные и худые, как скелеты, люди повскакивали со всех сторон и быстро, насколько позволяли цепи, ринулись к воротам.

Один ослабевший от голода споткнулся и упал ничком, он лежал в безысходном отчаянии, зная, что еды ему в этот день не достанется. Другие накинулись на посыльных с едой и вырывали ее из рук, хотя хлысты тюремщиков обрушивались им на спины. Тридцать тюремщиков охраняли ограждение, каждый был вооружен кнутом из шкуры носорога, но это был единственный момент, когда кнута не боялись и как будто не чувствовали.

Мальчик укрылся за остальными посыльными с едой и нерешительно смотрел на заребу. Однако это длилось недолго, и вскоре его обнаружили. Его избили, а еду вырвали из рук, но набрав воздуха в легкие, он крикнул, и Идрис-эс-Саир бросился на трех мужчин, напавших на него.

— К кому ты пришел? — спросил Идрис, оттесняя заключенных в сторону.

— К Йозеппи, греку, — ответил мальчик, и Идрис указал на угол, где лежал Фивершем.