Четыре письма о любви

Остров был маленьким и тихим, даже машин на нем не было. От небольшого примитивного причала ранним утром отчаливали рыбацкие лодки. Они запускали моторы или поднимали паруса и, приплясывая на небольшой волне, огибали остров и уходили в море, в пелену одиночества и дождя, и в конце концов исчезали из вида на западе, двигаясь к невидимым берегам Америки. Там, среди вздымавшихся и опадающих бурунов, рыбаки ставили сети, а потом доставляли пойманную рыбу обратно на остров.

После школьных занятий Исабель с братом часто ходили через весь остров на дальнее побережье. Их отец был и директором, и единственным учителем местной школы, и пока он прибирался в классе или заходил в паб Комана, чтобы пропустить перед обедом стаканчик неразбавленного ирландского виски, они оставляли ранцы в приметном месте возле одной из каменных стен, где та немного понижалась, и шли вдоль задних стен домов через холм. Исабель тогда было одиннадцать, ее брату – десять. Петляя по лабиринту извилистых и узких каменистых тропинок, где не проехал бы и велосипед, они переваливали через длинную крутобокую известняковую скалу и спускались к обрывистому западному берегу, где у подножия прибрежных утесов бурлило и пенилось море. Оттуда они добирались до самой дальней оконечности острова – высокого скалистого утеса, отвесно обрывавшегося вниз, к блестящим черным камням, которые во время прилива полностью скрывались под бурлящей водой, так что узкий пляж у подножия скалы то исчезал, то снова появлялся, точно по волшебству, когда разбившиеся о берег волны откатывались назад.

Именно здесь и находилось их излюбленное место для игр – скопление многочисленных каменных ступеней, уступов, площадок, где Исабель и ее брат Шон в одно мгновение становились Королем и Королевой. Величественная тишина и очарование этого крохотного уголка острова были столь глубоки и всеобъемлющи, что они без особого труда могли вообразить себя правителями сказочной страны скрипачей и поэтов, в которой все мужчины были как их отец, а женщины – как мать. Играя, Исабель и брат говорили между собой на ирландском гаэльском, и в звуках древнего наречия с легкостью оживал маленький кельтский мир. Разыгрывая друг перед другом различные роли, они превращались то в вождей кланов, то в бардов, то в кузнецов, то в хлебопеков. Они отдавали приказы и сами же их исполняли, а порой Исабель танцевала на высоком скалистом уступе под звуки воображаемой скрипки брата. Иногда, особенно ранней весной, когда дни становились длиннее и светлее, а со стороны моря доносилось биение новой жизни, они становились завоевателями острова и его защитниками, то сцепляясь в шуточной схватке, то отдавая приказы невидимым армиям, то захватывая воображаемые сокровища выдуманных царств. Над их головами громко кричали чайки, волшебный свет весеннего неба укрывал их невесомым прозрачным пологом, а облака – белые и быстрые – превращались в паруса кораблей, доставлявших на остров гостей из неведомых стран.

Каждый раз, когда Исабель танцевала для Шона на их излюбленном скалистом выступе, ей казалось, что ветер танцует вместе с ней. Она чувствовала, как он касается ее ног, и ее пронзало острое чувство опасности. Щеки Исабель пылали, взгляд был устремлен в открытое море, руки прижаты к телу вдоль боков. На брата, который, присев позади нее на корточки, стремительно взмахивал воображаемым смычком, выводя голосом мелодию джиги, она почти не смотрела, и только уши ее ловили каждый звук, каждую ноту. Шон прекрасно знал этот танец и не раз играл и его, и десятки других для рыбаков, собиравшихся субботними вечерами в пабе Комана, ибо был одним из тех внешне непримечательных, веснушчатых, курносых, с торчащими, как ручки у сахарницы, ушами детей, чьими руками исполняет музыку сам Бог. Шон мог играть на всем, что попадало ему в руки, – на скрипке, вистле [3], боуране [4], банджо, ложках, – и делал это виртуозно; без видимых усилий извлекая из бездушного инструмента звенящие ноты, он с легким недоумением поглядывал на взрослых, которые отплясывали под его музыку или, собравшись кружком, таращились на него с изумлением и восторгом. Для сестры Шон играл главным образом на воображаемых инструментах, но это мало что меняло. Напротив, ему нравилось менять их, пока она кружилась в стремительном танце: скрипка, вистл, банджо и так далее – он переходил от одного инструмента к другому, не прерывая мелодии, а Исабель танцевала и танцевала, ни на секунду не сбиваясь с ритма.

– Шон!.. Давай!.. – кричала она ему, имитируя раздражение, и, по-прежнему не глядя на него, пересекала каменную площадку стремительными, летящими шагами. Ах, как же я люблю танцевать, думала она, подпрыгивая и кружась на узком скальном выступе над Атлантикой.

Обычно они играли на своем месте среди каменных уступов в течение часа или около того. Иногда, впрочем, Шон принимался поддразнивать сестру, утверждая, что она танцует слишком далеко от края обрыва.