Четыре письма о любви

– Не заметила чего?

– Того, о чем я тебе только что сказал. Ты не могла не знать.

– Уверяю тебя, я ничего не…

– Тогда ты не моя жена. Моя жена поняла бы все с первого взгляда.

– А сам ты-то как узнал?..

– Разве это было не очевидно? По-моему, все стало ясно, как только он сошел с парома, когда вернулся от нее. – Мьюрис немного помолчал. И как только какое-то кресло может быть таким уютным, подумал он. – Я, во всяком случае, сразу догадался, в чем дело.

– Почему же ты ничего не сказал?

– А что тут говорить?.. Мы же все равно ничего не могли изменить. Такие вопросы решают боги, а не простые смертные. А раз мы ничего не могли, значит, разумнее всего было не вмешиваться.

– Ну и дурак же ты!.. – Голос Маргарет сорвался, разбившись на тысячи острых стеклянных осколков, и когда она повернулась к мужу, Мьюрис увидел в глазах жены боль, которую он ей причинил. – Боги!.. Значит, так ты думаешь? Нет, скажи, ты правда так думаешь?.. – И, бросив ему в лицо этот вопрос, Маргарет выбежала из комнаты еще до того, как он почувствовал вонзившиеся ему в лицо стеклянные иглы. Похоже, решил Мьюрис, провожая ее взглядом, она расстроилась даже сильнее, чем он думал. И, поглубже усевшись в кресло, он устремил мечтательный взгляд в пространство, размышляя о том, сколько лет прошло и кого именно Маргарет тайно любила – любила, но все-таки осталась с ним.

10

Любовь не проходит, она просто меняет форму. Например, она может изменить форму, когда натыкается на препятствие, которое ей не поддается. Таким препятствием для любви Никласа стало непонятное молчание Исабель – отсутствие писем и вообще любых, даже самых слабых признаков того, что она хотя бы изредка о нем вспоминает (не говоря уже о том, чтобы ответить на его чувства). Это был даже не камень на пути – это была настоящая гора, выросшая посреди дороги; больше того, это было вполне внятное указание на то, что ему следует оставить любые надежды когда-нибудь ее увидеть, уехать с острова и вернуться домой, в Дублин, в надежде, что расстояние поможет обмануть память, а желание ослабеет со временем. Пустота и отсутствие новостей, ожидавшие его каждое утро, неизменное и твердое отторжение, на которое он натыкался, стоило ему открыть глаза и инстинктивно осознать, что письма снова нет, давно бы обратили в ничто любое другое чувство, но только не его любовь.

Сдаться самому было бы наивысшей глупостью.

Через три недели после возвращения на остров и через неделю после того, как он написал третье письмо, Никлас Кулан начал писать книгу об отце. Он чувствовал, что должен многое объяснить, да и сам Кулан-старший постоянно побуждал его к этому. Никлас работал за маленьким столиком, который он перенес в спальню, и каждый раз, когда в задумчивости ему хотелось провести рукой по волосам, его пальцы натыкались на высокий, гладкий отцовский лоб. Поначалу Маргарет решила, что Никлас пишет очередное письмо, однако, когда неделя прошла, а она так и не заметила, чтобы он попытался хотя бы приблизиться к почтовой конторе, ей стало ясно, что дело в другом. Подойти к двери и заглянуть в щелку она не осмеливалась, боясь вновь увидеть что-то нездешнее, иномирное, и укреплялась мыслью, что любовь Никласа медленно, но верно умирает. С мужем она на эту тему больше не заговаривала, опасаясь, что в ее присутствии Мьюрис может ненароком обрести способность к всеведению, и тогда он, конечно, сразу догадается о сожженных письмах. Ей оставалось только ждать, как повернутся события, и стараться не думать о темных пятнах, проступивших на тыльных сторонах ее ладоней, словно следы совершенных грехов.

Несколько теплых дней следовали один за другим, и остров был внезапно атакован роями мух. Они поднимались из щелей в скалах и колыхались в тепловатом воздухе, словно грязные газовые полотнища. Рыбацкие лодки у причала были сплошь обсижены ими, а островитяне не выходили из домов без кепок или головных платков, которыми они колотили насекомых направо и налево, молясь о том, чтобы поднялся ветер и унес их куда-нибудь подальше. Но море было неподвижно, солнце грело, точно весной, и мириады мух испещряли собой голубой задник небес или, беспорядочно мечась в воздухе, вереницей влетали и вылетали в двери и окна, стоило им только чуть-чуть приотвориться.

Единственным исключением был коттедж Горов.