Четыре после полуночи

«Постойте! – выкрикнул я. Камешки исказили мой голос до неузнаваемости, словно рот у меня был ватой набит. – Не вешайте трубку!»

«Кто это?» – спросил он.

«Не важно, – ответил я. – Если вам дорога ваша дочь, срочно увезите ее из города и ни в коем случае не подпускайте близко к библиотеке. Я не шучу. Ей грозит серьезная опасность».

На этом все и кончилось. Подойди к телефону Ханна, я сказал бы ей куда больше. Назвал бы имена – Тэнси, Тома, Пэтси… да и про Арделию рассказал бы. Но Пауэр напугал меня; мне почему-то казалось, что, не повесь я трубку, он каким-то образом увидит, что я стою у телефона и трясусь как осиновый лист.

Я выплюнул камешки на ладонь и выбежал из будки. Позвонив, я сбросил с себя заклятие Арделии – так, во всяком случае, казалось, но меня охватила самая настоящая паника. Видели когда-нибудь птичку, которая, влетев в дом, начинает судорожно метаться и колотиться в окна? Нечто подобное творилось и со мной. Я даже позабыл о детях, которым грозила смертельная опасность. Мне вдруг показалось, что Арделия меня видит, что она все время с меня глаз не спускала и теперь хочет со мной разделаться.

Меня обуревало лишь одно желание – спрятаться подальше, с глаз долой. Я быстро пошел по Мейн-стрит. Ближе к ее концу я уже сбился на бег. К тому времени все в моем мозгу смешалось – и Арделия, и Библиотечный полицейский, и темный человек – тот самый, что управлял паровым катком и сидел за рулем автомобиля, увозившего Растяпу Саймона. Я был почему-то уверен, что сейчас все трое преследуют меня в стареньком «бьюике». Добравшись до вокзала, я снова спрятался в уже знакомом пакгаузе. Забился под нижнюю полку стеллажа, весь дрожа в ожидании, что с минуты на минуту нагрянет Арделия. Я был уверен, что стоит мне только поднять глаза, и я увижу ее мерзкое рыло с хоботком.

Тогда я ползком выбрался из пакгауза и вдруг прямо посреди кучи прелой листвы у платформы увидел полбутылки вина. Когда-то я сам ее там оставил, а потом начисто позабыл. В три глотка я осушил бутылку, а потом залез под платформу и отрубился. Очнувшись, я решил было, что проспал каких-то несколько минут – освещение и тени ничуть не изменились. Лишь головная боль прошла и желудок от голода подводило.

– Неужели вы проспали целые сутки? – спросила Наоми.

– Нет – почти двое суток! В контору шерифа я звонил около десяти утра в понедельник, а очнулся под платформой, все еще сжимая пустую бутылку, уже в среду, в восемь утра. Да и сон этот был не простой. Не забудьте – я ведь два года почти не просыхал от беспробудного пьянства. Добавьте сюда Арделию, детишек и этот кошмар во время детского часа. Два года я вертелся в настоящем аду. Должно быть, нашлась все-таки здравая частичка моего мозга и сумела неким образом отключить меня на какое-то время… Я был словно в коме.

Так вот, когда я проснулся, все было уже кончено. Мертвых детей еще не нашли, но все уже было позади. Я понял это, как только пришел в себя. Внутри образовалась какая-то странная пустота; такое ощущение возникает, когда проводишь языком по десне, где только что был зуб. Но только пустота эта возникла не где-нибудь, а прямо в моем мозгу. И я понял, в чем дело: Арделии не стало. Дьявольское отродье сгинуло.

Выпрямившись в полный рост, я едва не лишился чувств. От голода, должно быть. И тут увидел Брайана Келли, который служил тогда на станции кладовщиком. Он обходил стоявшие рядком контейнеры и что-то помечал в блокноте. Я с трудом проковылял к нему. Когда Келли заметил меня, лицо его исказила гримаса отвращения. А ведь было время, когда мы с ним распивали на пару в таверне «Домино», которая сгорела дотла за несколько лет до вашего приезда, Сэм. Я не корил Келли – перед ним предстал грязный, вонючий, насквозь пропахший мочой и перегаром оборванец, из волос которого торчали прелые листья.

«Вали отсюда, старикан, не то я легавых позову», – пригрозил он.

Тот день я на всю жизнь запомнил. У пьяницы ведь многое случается впервые. Вот тогда я первый раз в жизни попросил милостыню. Умолял его подать мне четвертак на чашку чая с бутербродом. Келли пошарил в карманах и достал какую-то мелочь. Он даже не отдал мне монеты, а брезгливо швырнул в мою сторону. Мне пришлось ползать и собирать их посреди золы и грязи. Вряд ли он хотел тем самым унизить меня. Скорее просто не желал ко мне прикасаться. И я его не виню.

Увидев, что я собрал деньги, Келли сказал:

«А теперь, старик, проваливай! И помни: я в самом деле позову копов, если ты еще сюда заявишься».

«Не заявлюсь», – пообещал я и поспешил прочь.

Келли так и не узнал меня. К счастью.