Четыре самолета

Каждый вечер она тащила Давида на прогулки по темным улицам, и возвращались они далеко за полночь. Но исчезла она так же неожиданно, как и появилась. Просто объявила однажды за обедом, что самолет завтра в восемь утра и провожать ее не нужно. Давид после ее стремительного отъезда какое-то время словно пребывал в растерянности, но обыденная жизнь быстро излечила его. Правда, еще несколько недель Давид по вечерам подолгу не ложился спать или, сидя в наушниках, неслышно перебирал струны электрогитары, иногда он что-то писал в потрепанной тетради или наблюдал за звездами в любительский телескоп.

Только спустя пару месяцев Камилла, выбрав подходящее время, спросила мужа: «Ты в порядке?» В ответ Давид кивнул: «Да». Камилле этого было достаточно.

Второй была дама бальзаковского возраста из маленького белорусского городка. Давид сделал ей подарок: пригласил в Париж. Он водил ее на концерты классической музыки, пугал авангардными постановками в небольших экспериментальных театрах. Она подолгу задерживалась в книжных магазинах, листая книгу за книгой и жалея, что не понимает ни слова.

Потом были чья-то подруга, бывшая жена одноклассника и, кажется, какая-то неизвестно откуда взявшаяся несчастная девушка. И все они приезжали к нему, всех их Давид неизменно очаровывал, покорял, одаривал. Они приезжали к ним в дом, и Давид сразу давал им почти смертельную дозу Парижа. Он обрушивал на них бриллиантово переливающуюся в ночи Эйфелеву башню, цветущие сады Тюильри, Сену, подернутую предрассветным туманом – поддельное парижское великолепие, живущее только на обложках путеводителей, в мечтах путешествующих и в кошельках бизнесменов, торгующих телом Парижа, как сутенеры – продажными женщинами. Но в конце концов все его гостьи тонули в пучине забвения вместе со своими жизненными коллизиями и именами.

Камилла наблюдала. К тому же она прекрасно знала, что настоящий Париж умело скрывается от глаз зевак. От глаз гидов и экскурсантов. Это тайное, внебрачное дитя художников, писателей, фотографов, бродячих поэтов, уличных музыкантов, артистов крошечных убыточных театров, показывается только зорким циникам, которые умеют видеть сквозь непроницаемый глянец выдуманной изящной французской столицы.

Давид получил этот истинный Париж в подарок от нее, Камиллы. Они сделали Париж своим первым семейным секретом. Давид прошел этот обряд посвящения в букинистических лавках, пропахших плесенью; в кинозалах, где идут фильмы на корейском, китайском и арабском языках, на уютных посиделках с бородатыми художниками и сумасшедшими учеными всех мастей. Париж – это их тайна, он скрепил их союз крепче церковных обрядов и брачных клятв.

Так что пусть у Давида будет ровно столько гостей, сколько ему нужно. И пусть он принимает их у себя, побеждает, спасает и доказывает что-то самому себе, воссоединяясь ненадолго с приезжающими оттуда… Но ни одна из них никогда не проникнет в их святая святых – в их Париж и в их семью.

Камилла молчит, а потом, видимо, чтобы подсластить только что данную мне пилюлю, добавляет, как самая обычная домохозяйка:

– Представляешь! Перед твоим приездом мы перекрасили стены, заново побелили потолок и развесили по стенам картины. Нам их целую вечность назад подарил наш друг-художник Жан-Мари. У Давида все не доходили руки. А перед твоим приездом вдруг дошли…

14

Время шло. То, чего мы с Давидом усердно избегали, все-таки накрывало нас с головой. Когда наши руки соприкасались, через тела словно проходил электрический разряд.

Наверное, поэтому мы бесконечно говорили о политике и искусстве. Это была последняя и решительная попытка остаться в спасительном кругу дружеских разговоров.

Однажды Давид сказал мне:

– Хочешь, пойдем, поглазеем на то место, откуда не вылезают модные парижанки?

Бескрайний торговый центр был похож на муравейник. Точнее сказать, гламурный муравейник. Люди с пакетами сновали туда и сюда. Элегантные женщины. Девушки с ярким макияжем и одетые по последнему писку моды. Красивые мужчины и веселые дети.

– Мари! Я хочу купить тебе платье. Если тебе так угодно, то это подарок не тебе, а мне. Мне хочется увидеть тебя не в твоих вечных джинсах, а в платье. Понимаешь? И еще я хочу, чтобы ты сама увидела себя в платье. И добавил: – Я выберу сам.

Я осмотрелась. Десятки платьев всех цветов радуги производили на неподготовленного покупателя сильное впечатление. Продолжая держать мою руку, Давид подошел к продавщице и подробно объяснил ей, чего он хочет. Продавщица с восхищением и открытой улыбкой смотрела на него, а в конце даже рассмеялась звонким серебристым смехом. «Уи, месье! Бьен сюр, месье!»

Стараниями молодой продавщицы, очарованной Давидом, перед моим взором стаей бабочек и птиц промелькнули все платья, которые только были в этом магазине. Давид выбрал из этого многоцветья несколько нарядов и вручил их мне для примерки.

В примерочной я сняла с себя привычный свитер, скинула джинсы. И почувствовала себя змеей, расставшейся со старой кожей. Стоя перед зеркалом в одном белье, я перебирала ворох платьев, принесенных мне Давидом.