Четыре сестры-королевы

И кажется, что это длится уже несколько часов: столкновение за столкновением, удар за тошнотворным ударом, рыцари сбивают друг друга на землю, расколотые шлемы, сломанные кости, раздробленные зубы и, часто, улыбки, несмотря на хлещущую изо рта и носа кровь. Санче кажется, что ее сейчас стошнит.

– Хватит! Остановитесь! – кричит она, однако ее крик тонет в шуме возбужденной толпы. Даже сестры подбадривают участников, будто смотрят на детей, изображающих петушиный бой, а не на людей из плоти и крови, рискующих жизнью на потеху зрителям. Когда Марго и Нора начинают делать ставки на каждый последующий поединок, Санча готова закричать и на них тоже. Они как римские солдаты, бросающие жребий, кому достанется одежда Иисуса, в то время как сам он висит на кресте. Но она не в силах кричать и не может даже отвести глаза. Как почетный гость, она должна скрывать отвращение за улыбкой. Мужчины творят такое ради удовольствия. Удивительно, что до сих пор они еще не погубили нашу землю и все сущее на ней.

Наконец состязания закончились, и она может перевести дух. Пока Маргарита получает свой выигрыш с надувшей губы Элеоноры, прибывает эскорт, чтобы проводить их в зал для пира. Король Генрих выглядит бледным.

– Он терпеть не может турниров. И запретил их в Лондоне, ко всеобщему разочарованию. – Элеонора с улыбкой похлопывает его по руке. – Несмотря на мужественный рев и угрозы, у него женское сердце.

– Никаких турниров! Но тогда как вы подготовите рыцарей к поединкам на поле боя? – спрашивает Жуанвиль.

Санча бросается на защиту короля:

– Если они перебьют друг друга на турнирах, кто будет сражаться на войне?

– В точности мои мысли, – соглашается Генрих. – Последний турнир при моем дворе стоил жизни восьмидесяти рыцарям, в том числе моему любимцу Гилберту Маршалу.

– Ты не любишь этих игр? – спрашивает Ричард у жены. – А твоим сестрам, похоже, все безмерно по-нравилось.

Неужели они женаты уже три года? А Ричард так мало ее знает.

Трубы возвещают об их входе в зал, где ждет няня Матильда, чтобы передать ребенка Санче. Ричард смотрит на сына у нее на руках, потом на нее, и она наконец видит гордость, о которой мечтала со дня венчания. Ей так хотелось, чтобы ею гордился и отец, но он никогда не любил ее белокурые волосы и не понимал, почему за ужином она не ввязывается в споры с остальными. Думал, ей нечего сказать, а на самом деле она говорила, но слишком тихо, чтобы ее услышали за властным тоном Маргариты и возбужденными криками Элеоноры. Как он всегда радовался, когда кто-нибудь из его дочерей доказывал его неправоту по какому-либо вопросу! Она была в ужасе от отъезда Элеоноры из дому, но втайне надеялась, что теперь папа наконец заметит ее. Но тогда он заболел, и ему пришлось неделю провести в постели, а когда встал, то его вниманием завладела Беатриса и не отпускала до самой смерти.

Теперь наконец Санча видит не только гордость, но и любовь на лице мужчины. Ричард любит ее. Когда она смотрит на него, ценя больше всей Англии, то улыбается так широко, что больно щекам.

Дядя Бонифас, которого недавно – по настоянию Элеоноры – король назначил архиепископом Кентерберийским, озаряет ее своей знаменитой улыбкой, за которую женщины прозвали его «Прекрасным Архиепископом». Такая красота, говорят они, пропадает в этом давшем обет безбрачия мужчине. (Услышав подобное, Ричард рассмеялся и сказал, что от мужчины вроде Бонифаса все равно женщинам не будет никакого проку. Санча не может представить, что он имел в виду.)

– Какое имя вы решили дать ребенку? – спрашивает дядя.

Ричард кивает Санче. Они договорились назвать сына Раймундом в честь ее отца. Но теперь, окруженная любовью мужа, она передумала.

– Мы назовем его Ричардом.

Помещение взрывается радостными криками, муж целует ее в щеку. В уголке глаза у него блестит слеза, но он быстро вытирает ее.

Няня забирает у Санчи ребенка, чтобы та могла пойти на пир.

– Мы надеялись прибыть раньше, – говорит Элеонора дяде, – но пришлось подавлять беспорядки в Гаскони.

Мятежники там уже прогнали наместника, поставленного Генрихом управлять провинцией.

– Они хотят отобрать у нас герцогство, но мы этого не позволим. Гасконь принадлежит Эдуарду.

Вопрос трепещет у Санчи на губах, как птичка, собирающаяся в первый полет.

– М-м-может быть, послать туда Р-р-ричарда? Вы же знаете, он бы стал крепким правителем.

Элеонора слегка бледнеет. Уголки ее губ опускаются.

– Гасконь принадлежит Эдуарду, – повторяет она.

Пир в точности таков, о каком Санча мечтала: она и Ричард сидят вместе с Генрихом, Элеонорой и Маргаритой за стоящим на возвышении столом, как король и королева, на высоких тронах, болтают, смеются и пьют вино. Ричард ласкает взглядом супругу, и в течение дня его похвальба своей женой все возрастает.

– Бог благословил меня, послав в жены ангела, – говорит он. – Прекрасного ангела, который совершил чудо и снял с меня проклятье.

Санча закусывает губу, чтобы не ответить: Бог не убивает младенцев, больше не убивает с тех пор, как Его сын умер за наши грехи.