Четыре сезона

Мне снилось, как мы лениво плывем на спине под палящим июльским солнцем. Вокруг с визгом и хохотом плескалась ребятня. Мимо нас проплыла на надувном резиновом матрасе миссис Коут. Почему-то она была одета в свою неизменную и всесезонную школьную униформу: серый костюм – жакет с юбкой, толстый свитер, который она надевала вместо блузки под жакет, брошка в виде цветочка, приколотая на почти несуществующую грудь, и, разумеется, туфли на высоких каблуках, свисающих с матраса в воду. Ее иссиня-черные – как у моей мамы – волосы были, опять же как обычно, закручены на затылке в тугой узел, а очки поблескивали на солнце.

– Дети, ведите себя прилично, – противно-скрипучим голосом проговорила она, подплывая к нам, – а то я в два счета вышибу из вас дурь. Вы знаете, что попечительский совет школы разрешил мне применять телесные наказания? Вы, мистер Чамберс, пойдете сейчас к доске.

– Я хотел вернуть деньги, – сказал ей Крис, – но их взяла леди Саймонс! Слышите? Она их у меня взяла. К ней вы тоже примените телесные наказания, или как?

– К доске, мистер Чамберс, пожалуйте к доске.

Крис в отчаянии посмотрел на меня, как бы говоря: Ну разве я не говорил тебе, что так все и будет, и принялся уныло грести к берегу. Обернувшись, он попытался что-то произнести, и вдруг его голова исчезла под водой.

– Горди, помоги! Спаси меня, Горди! – крикнул он, на мгновение вынырнув и тут же погружаясь снова.

Сквозь прозрачную воду я увидел, что Криса держат за щиколотки и тянут вниз двое голых мальчишек с совершенно пустыми, лишенными зрачков глазами, словно у древнегреческих статуй. Один был Тедди, а второй – Верн. Опять голова Криса оказалась на секунду на поверхности, и он, протягивая мне руку, издал ужасный вопль не своим, а каким-то женским голосом. Вопль, нарастая, разнесся по пляжу, усеянному людьми, однако никто не обратил на него ни малейшего внимания, и даже бронзовая от загара атлетическая фигура спасателя, дежурившего на вышке, не пошевелилась. Те двое дернули Криса вниз, он захлебнулся криком, уходя все глубже в теперь уже почти черную воду, в его обращенном ко мне взгляде были отчаяние и безумная мольба, а руки все тянулись вверх, к солнечным лучам. Вместо того чтобы нырнуть и попытаться его спасти, я, словно обезумев, поплыл к берегу, а может, и не к берегу, по крайней мере туда, где, казалось, было безопасно. Но прежде чем я достиг мелкого места, вокруг моей икры сомкнулась чья-то холодная как лед ладонь и принялась тянуть меня на глубину. Крик ужаса готов был вырваться из груди, когда я понял, что это уже не сон: кто-то и в самом деле тянул меня за ногу.

Открыв глаза, я увидел Тедди: он будил меня, чтобы я сменил его на дежурстве.

– Ты живой, Тедди? – пробормотал я, еще не до конца очнувшись ото сна.

– Нет, я покойник, а ты черномазый ниггер, – проворчал он.

Остатки сна слетели с меня, и я уселся у костра, а Тедди залег досыпать.

20

Как я уже говорил, мне выпало дежурить последним. Сидя у костра, я с переменным успехом боролся со сном: то встряхивался, то опять проваливался в дрему. И хотя жуткие вопли больше не повторялись, ночь эта была далеко не тихой – чуть ли не ежеминутно до меня доносился то победный вскрик охотящегося филина, то жалобный стон некоего зверька, очевидно, ставшего добычей, то более крупный зверь с шумом и треском продирался сквозь заросли, и все это на фоне непрекращающегося стрекота сверчков. Я то клевал носом, то снова вскакивал как ошпаренный после очередного ночного звука, и если бы я вот таким образом исполнял обязанности часового где-нибудь в Ле-Дио, то меня непременно отдали бы под трибунал и скорее всего расстреляли.

Под утро меня сморило окончательно и бесповоротно, однако уже перед рассветом я заставил себя проснуться. Светало. Часы на моей руке показывали без четверти пять.

Я поднялся – при этом в позвоночнике что-то хрустнуло, – отошел на пару сотен футов от распростертых тел моих товарищей и помочился на замшелый пень. Ночные страхи постепенно отступали от меня, и ощущать это было приятно.

Вскарабкавшись на насыпь, я присел на рельс и принялся рассеянно подбрасывать носком кеда щебень. Будить остальных я не спешил: хотелось в эти предрассветные мгновения побыть в одиночестве.

Утро наступало быстро. Сверчки затихли, таинственные тени как бы испарились, отсутствие каких-либо запахов предвещало еще один жаркий день, возможно, один из последних… Пробуждались ото сна и птицы: откуда-то появился крапивник, присел на сук громадного поваленного дерева, откуда мы брали хворост для костра, почистил перышки и полетел дальше по своим делам.

Не знаю, как долго я сидел вот так на рельсе, наблюдая за багровеющим на востоке горизонтом. Наверное, достаточно долго, поскольку в брюхе у меня заурчало – пора завтракать. Я уже хотел подняться и начинать будить ребят, как вдруг посмотрел направо и остолбенел: в каких-то десяти ярдах от меня стоял олень.