Четыре сезона

Через неделю после церемонии Боудены отправились навестить мистера Денкера в больницу. Тодд с трудом выдержал пятнадцать минут обмена банальностями, включавших пожелания поскорее выздороветь и выражения благодарности за проявленную заботу, и был рад, когда сосед Дюссандера по палате попросил подойти на пару слов.

– Ты уж меня прости, – извиняющимся тоном произнес пожилой мужчина в гипсовом панцире, висевший в сложной конструкции из блоков и ремней. – Меня зовут Моррис Хайзел. Я сломал позвоночник.

– Неприятная штука, – сочувственно произнес Тодд.

– «Неприятная штука»? Да ты сама тактичность!

Тодд начал извиняться, но Хайзел, улыбаясь, поднял руку. У него было бледное и усталое лицо, как у всякого старика, чья жизнь после больницы кардинально изменится, причем не в лучшую сторону. Тодд даже подумал, что в этом они с Дюссандером очень схожи.

– Не нужно, – сказал Моррис. – Не обращай внимания на мое брюзжанье. Мы же даже не знакомы, так что мои проблемы не должны тебя волновать.

– «Нет человека, что был бы сам по себе, как остров…»[21], – начал Тодд, и Моррис засмеялся.

– Надо же, молодой человек знает наизусть Джона Донна! А твой знакомый – мой сосед по палате – как у него дела?

– Врачи говорят, неплохо, учитывая возраст. Ему семьдесят девять лет.

– Ничего себе! – воскликнул Моррис. – Знаешь, он не очень-то общителен, но я понял, что он родом не отсюда и натурализовался. Совсем как я. Я же родился в Польше. В Радене.

– В самом деле? – вежливо отозвался Тодд.

– Да. А знаешь, как в Радене называют оранжевые крышки канализационных колодцев?

– Нет, – ответил Тодд, улыбаясь.

– Блины! – Моррис засмеялся. Тодд тоже засмеялся, а Дюссандер покосился в их сторону и недовольно нахмурился. Но тут Моника что-то спросила, и он повернулся к ней.

– Так, значит, твой знакомый принял гражданство США?

– Да, – подтвердил Тодд. – Он из Германии, из Эссена. Знаете такой город?

– Нет, – ответил Моррис, – но однажды мне довелось быть в Германии. Интересно, а твой знакомый воевал?

– Понятия не имею.

– Нет? Ну, и не важно! После войны много воды утекло… В голове не укладывается – еще каких-то пару лет, и по возрасту в президенты смогут баллотироваться люди, родившиеся после войны! Для них «Дюнкеркское чудо» сорокового года и переход Ганнибала со слонами через Альпы в третьем веке до нашей эры, должно быть, события одного ряда.

– А вы сами были на войне? – поинтересовался Тодд.

– Можно сказать, был. Ты молодец, что пришел навестить старика, даже двух, если меня тоже посчитать.

Тодд скромно улыбнулся.

– Ладно, пожалуй, посплю: что-то я устал, – сказал Моррис.

– Поправляйтесь! – пожелал Тодд.

Моррис кивнул и, улыбнувшись, закрыл глаза. Тодд вернулся к кровати Дюссандера, родители засобирались домой. Отец выразительно посмотрел на часы и притворно удивился, что уже так поздно.

Однако Моррис Хайзел не уснул – он долго лежал с закрытыми глазами, размышляя.

Через два дня Тодд пришел в больницу один. На этот раз Моррис Хайзел был погружен в глубокий сон.

– Ты справился! – тихо похвалил Дюссандер. – А потом заходил в дом?

– Да. Убрал на место шкатулку и сжег проклятое письмо. Вряд ли оно кого-нибудь заинтересовало бы, но я испугался… короче, так вышло! – Тодд пожал плечами, не зная, как объяснить Дюссандеру почти суеверный страх, который он испыты-

вал при одной мысли, что письмо могут прочесть и выяснить, насколько давно оно было получено.

– Когда придешь в следующий раз, пронеси незаметно виски, – попросил Дюссандер. – Без сигарет я еще могу обходиться, а…

– Я больше не приду, – ровным голосом произнес Тодд. – Никогда. Это наша последняя встреча. Мы в расчете.

– «В расчете»… – Дюссандер сложил руки на груди и улыбнулся. Улыбка вышла неискренней… но другой старик изобразить не смог. – Ты меня не удивил – я ждал чего-то подобного. Меня отсюда выпустят на будущей неделе… во всяком случае, обещают. Врач говорит, несколько лет я еще протяну. Я спрашивал, сколько конкретно, но он в ответ только смеется. Думаю, что он полагает два, максимум три года. Но я могу его удивить и протянуть до года Оруэлла[22].

Тодд, который пару лет назад при таких словах обязательно бы настороженно нахмурился, сейчас только равнодушно кивнул.

– Но ясно одно – до начала века мне не дотянуть.

– Я хочу кое-что выяснить, – обратился Тодд к старику, пристально глядя ему в глаза. – Ради этого я и пришел. Я хочу, чтобы ты объяснил мне свои слова.

Тодд посмотрел на кровать соседа Дюссандера по палате и, подвинув стул поближе к старику, уловил исходивший от него затхлый запах – точь-в-точь как в музейных залах с экспонатами Древнего Египта.

– Спрашивай.

– Насчет того бродяги. Ты упомянул о моем личном опыте. Что ты имел в виду?

Дюссандер улыбнулся чуть шире:

– Я читаю газеты, мальчик. Старики всегда читают газеты, причем не так, как молодые. Ты слышал о том, что к взлетным полосам некоторых аэропортов Южной Америки слетаются грифы, когда задувает опасный боковой ветер? Стрики читают газеты именно так. Неделю назад в воскресном выпуске была