Четыре сезона

При жизни эти блестящие строфы не принесли их автору ни денег, ни славы, Оскар Уайльд умер в постыдной нищете. Несчастного упокоили на неприметном кладбище Баньо, похоронили, как хоронят бродяг, как, кстати, на другом берегу Ла-Манша когда-то похоронили кавалериста Ч.Т.В. — бросили нагое тело в яму с негашеной известью. Но после смерти бедность вдруг отступила: через десятилетие у Уайльда появилась богатая могила в престижном секторе главного парижского некрополя, на которой скульптор воздвиг внушительное, но странноватое, как для фараона, надгробье. Мощная стена украшена динамичной фигурой обнаженного мужчины, вылепленной в египетском стиле. Интимные места статуи прежде прикрывал фиговый, но каменный листок, который вскоре сорвали хулиганы. Может, оттого и появилась предупредительная надпись? Живые беспокойнее мертвых, даже скорбь дает им повод для озорства. Впрочем, в ту пору, когда Уайльд сохранял способность радоваться наступлению каждого дня, он писал: чтобы не бояться смерти, к ней нужно относиться с иронией. Но об этом, стоя у могил, не думаешь. На Пер-Лашез все истории любви, рассказанные смертью, неизменно развиваются по одной и той же убийственной логике, а сама смерть предстает всемогущей, внушающей трепет и поклонение. Строки из последней баллады Уайльда выбиты именно на той грани его могильного памятника, куда солнечный луч не попадает даже в самое ясное утро.

В зеленых листьях дуб и вяз
Стоят весной, смеясь,
Но древо есть, где листьев несть,
И все ж, за разом раз,
Родится плод, когда сгниет
Жизнь одного из нас.