Четыре собачьих жизни

Галина Медведко Четыре собачьих жизни

Говорят, у кошки 9 жизней. А вот, сколько их у собаки? Никогда об этом не слышала. Но знаю точно, что может быть больше одной. Сама тому свидетель. 4 жизни прожил пес из моего детства по кличке Пушок.

Помню его как живого, хотя прошло около 30 лет, потому что дружба с этой собакой повлияла в дальнейшем на мою судьбу. Именно благодаря Пушку, я полюбила собак, стала уважать и понимать их. Сейчас профессионально занимаюсь разведением собак нескольких пород, выпускаю литературу о собаках.

Что же касается Пушка, то он был совсем не пушистый. Это была крупная, и размером и видом напоминавшая западно-сибирскую лайку дворняга песчаного цвета. Крепко сбитая, костистая, со стоячими ушами и хвостом, который то лежал на спине, то поднимался серпом. Отчетливо помню свои 10–12-летние впечатления: тогда Пушок был уже пожилым, очень авторитетным псом и проживал уже свою 2 жизнь, наверное, потому что первую он должен был по всем медицинским законам оставить на колоде для рубки дров.

Поясню. В годовалом возрасте, когда случилась эта трагедия, Пушок был молодым игривым кобельком. Его хозяин, мой дядя Федя, рубил дрова. Пес вертелся возле ног, и сколько дядя Федя на него не покрикивал, не прогонял, собака не уходила, лезла играть. И получилось, что в какой-то момент Пушок подсунул голову на колоду. Дядя, конечно в последние доли секунды ослабил удар, но все равно топор вошел в череп собаки. Вошел ровно посередине — от переносицы до ушей. Брызнула кровь, дядя Федя страшно закричал, выдернул топор, а обмякшее тело собаки сползло на землю.

Это было за несколько лет до моего первого приезда в деревню, но дядя Федя показывал мне эту колоду (ею больше не пользовались), и всегда у него дрожали пальцы, когда он закуривал сигарету, рассказывая о том кошмаре.

Как можно помочь собаке с разрубленным черепом в глухой деревушке на Брянщине?

Дядя Федя рассказывал, как после шока он кинулся спасать своего пса. Но под руками, кроме глины и кучи золы из бани, ничего не было. Вот мужик и залепил кровавую рану красной глиной и черной золой, а потом положил бездыханного пса на колени и просидел так до вечера. Умирающую собаку положили на сено в предбанник, уповая на чудо.

И чудо свершилось, вопреки всем законам медицины. Пес не умер, около недели он неподвижно лежал в сене, а дядя Федя понемногу вливал ему в рот парное молоко.

Так Пушок возродился к жизни Второй раз. Правда, он очень долго поправлялся, ходил, говорят, странно, по диагонали, лапы долго еще его не слушались, и хвост висел палкой. Но за несколько лет он постепенно оправился. Когда меня стала привозить на каникулы к бабушке, пушок был уже здоровой собакой, только посреди лба у него был незарастающий шрам. И он никогда не разрешал гладить себя по голове.

Он чувствовал себя во дворе хозяином: жил под крыльцом, пользовался полной свободой.

Его никогда не держали на цепи. Но далеко от двора пес не уходил, целыми днями лежал у калитки на куче песка, сливаясь с ним. Хозяева любили его, и он отвечал им тем же; исправно неся службу сторожа. Он даже отличал своих кур от чужих, которых нещадно гонял. И с соседскими дворнягами он давно и прочно выяснил отношения: на его территорию никто и носа не смел сунуть. Но однажды появился чужак, и разыгралась трагедия, в результате которой жизнь Пушка должна была оборваться во второй раз.

Я помню это происшествие до последних мелочей, хотя прошли десятилетия. Был жаркий летний полдень, все трудоспособное население работало в поле. На деревенской улице возле нашего дома возилась детвора. Я качалась на качелях, Пушок, как всегда лежал на куче песка.

Появление Чужака на деревенской улице сопровождалось гробовой тишиной. Как-то вдруг разом затихло и кудахтанье кур и щебет птиц. Соседская собачка и куры, тоже неподвижно замерев, смотрели в одну сторону. Чувствуя что-то странное, стали оглядываться и дети. И вот все увидели Его. По центру улицы, низко опустив голову, монотонной, какой-то механической рысью бежал большой рыжий с черной спиной гончак. Он был страшно худой, живой скелет, но самое страшной — из его пасти и с вывалившегося языка прямо-таки текла пена.