Четыре степени жестокости

Она говорила так, словно ей не терпелось обсудить мой якобы выдающийся поступок. Мелинда умела потешить самолюбие собеседника. Однажды она в шутку призналась, что лесть — ее оружие. Так поступают все следователи. Говорят, что ты особенная, тешат твое тщеславие и, как теленка, ведут тебя на веревочке в нужном им направлении. Призвав на помощь все свое хладнокровие, я подтвердила, что действительно нашла его.

Мелинда поставила ящик на пол.

— Тебе повезло.

Я была совсем другого мнения.

— Думаешь, у нас теперь будут большие неприятности?

Она пожала плечами и словно проигнорировала вопрос.

— Через пару недель получим данные аутопсии. Ты наверняка захочешь взглянуть на них?

— Я вряд ли удержусь от соблазна. — При других обстоятельствах я на самом деле умирала бы от любопытства. Но в ту минуту с трудом сдерживала тошноту.

— На следующей неделе нам нужно будет встретиться и поговорить о случившемся.

— Я должна дать официальные показания?

— Ты ведь нашла его, и в деле упоминается твое имя.

— Хорошо.

— Даже на этой работе можно добиться славы.

— Именно поэтому я все еще здесь.

Мы поздравили друг друга с Новым годом, и я пошла дальше. Миновав еще три камеры, Мартин остановил свою тележку возле жилища Билли Фентона.

— Да это же офицер Уильямс! — воскликнул Фентон. — Так приятно слышать ваши шаги в коридоре. — Он взял с подноса причитающиеся ему пилюли.

У него имелись таблетки всех цветов радуги. Фентон проявил достаточно смекалки, чтобы пожаловаться определенным врачам и психологам на нужные симптомы, и в результате регулярно получал необходимую дозу. Хотя, не исключено, он на самом деле подвержен приступам депрессии, скачкам давления, расстройству кишечника и бессоннице. Фентон держал в руке клочок бумаги так, чтобы я могла через решетку прочитать, что там написано, не останавливаясь и не вглядываясь в его каракули.

— Сладких снов, Фентон. — произнесла я и, не останавливаясь, с невозмутимым видом пошла дальше.

На клочке бумаги было написано: «Помощь нужна?»

Некоторые зэки умеют воздействовать на твой разум. И если не проявить бдительность, все может кончиться тем, что они прочно поселятся в твоем сознании.

Моя смена наконец закончилась. Мне хотелось поскорее вернуться домой. Рухнуть на кушетку и заснуть перед телевизором. Стереть все воспоминания, провалиться в небытие, а потом начать все сначала.

Когда я открыла шкафчик, то увидела записку, прикрепленную к верхней полке. На том же месте, где несколько дней назад я обнаружила рисунок. Надо было поставить новый замок, чтобы отгородить свой мир от всяких озабоченных молокососов.

Я развернула записку. Кто-то хотел меня видеть. Кому-то не терпелось поговорить со мной. Этот некто оставил номер своего мобильного телефона и попросил позвонить, как только я выйду за стены тюрьмы. Значит, как только я окажусь в своем автомобиле. Моя смена закончилась, а вечер только начинался. Автор записки явно испугался, что я не умею читать между строк, поэтому сообщил, что дело срочное. На обороте я увидела его имя. Майк Руддик. Наш тюремный доносчик. Человек, с которым мне меньше всего хотелось бы встречаться.

Я уже надела парку и собралась уходить, но Уоллес поймал меня у раздевалки, чтобы сообщить очередные неприятные новости:

— У нас проблемы. Мы привлекли внимание прессы.

Я ждала продолжения. Его голос звучал мрачно, как поскрипывание троса в темной шахте лифта.

— Нам несколько раз звонили по поводу твоей стычки с Шоном Хэдли.

Стычки? Я замерла от удивления. Репортеры звонили, чтобы расспросить о Хэдли? Но ведь это не он, а Кроули сначала пропал, а затем был найден мертвым. Настоящей сенсацией был Кроули, а не Хэдли — этот жалкий нарушитель спокойствия, которому сломали колено и теперь он не сможет играть в теннис.

Вероятно, произошла ошибка. Я не удержалась и спросила, может, он имел в виду Кроули.

Но очевидно, я чего-то не поняла. Уоллес посмотрел на меня своими усталыми глазами. В них отражались безграничная мудрость и легкие проблески самодовольства.

— Вся информация о Кроули остается в стенах тюрьмы. Мы ведем тщательную и методичную работу, чтобы так было и впредь. И пока что, Кали, никто не прорывал этот бастион. Он хотел сказать: никто, кроме меня, или, если кто-то и решится на подобное, это обязательно буду я. Он намекал, что никто за пределами тюрьмы не знает, где нашли Кроули и в каком он был состоянии, поэтому никто особенно и не интересовался его историей.