Четыре степени жестокости

Я не курила и даже не баловалась сигаретами, когда была подростком, но мне хотелось поскорее уйти из больницы. Мы почти всю дорогу молчали, пока шли по коридору, ехали в лифте и отмечались в окне регистрации. Выйдя на улицу через автоматические двери, Рэйчел встала рядом с группой медработников в зеленых костюмах, затянулась тонкой сигаретой «Вирджиния Слим» и стала постукивать по бордюру носком своей розовой кроссовки.

— Вы нравились Рею, — сказала Рэйчел.

Мы обе вздрогнули, поняв, что она говорит о нем в прошедшем времени.

— Я думаю, все будет хорошо, — сказала я. На самом деле я ничего не знала наверняка. Но очень этого хотела.

— Я надеюсь. — Рэйчел кивнула.

Глядя на нее, на тонкую шею и восковую кожу, я вдруг почувствовала запах дедушкиной гостиной. В моем воображении возникли клубы сигаретного дыма, напольная пепельница между креслом с откидной спинкой и двухместным диваном у телевизора.

— Это место угнетает его, — заявила Рэйчел. — Он надеется, что у него появится еще один шанс. Удивительно, как иногда жизнь… — Она осеклась.

Я ждала.

«Да, жизнь — удивительная штука», — размышляла я.

— Работа в Дитмарше пожирала его, — продолжала Рэйчел. Она покачала головой и посмотрела на парковку. «Скорая помощь» въехала на территорию больницы и развернулась. Двери открылись, из машины выскочили врачи. Они спешили.

— На работе Рей обычно чувствовал себя хорошо, — с надеждой в голосе заметила я.

Зачем я это делала? Неужели не видела, что бессмысленно разубеждать Рэйчел в том, что она знает лучше кого бы то ни было?

У меня сложилось впечатление, что она не поняла.

— Рей никогда не рассказывал в подробностях о том, что видел или чем занимался, — сказала Рэйчел. — Но я всегда замечала, когда дела у него шли неважно. Ты можешь притворяться, будто не замечаешь, как человек, которого любишь, ненавидит свою жизнь. Но я так больше не хочу. Он сыт этим по горло. Но знаете, о вас он всегда отзывается с теплотой, как о своей дочери. Говорит о вас с такой гордостью…

Я ответила не сразу.

— Я даже не знала об этом.

К горлу подкатил ком. Дура. Сентиментальная плакса. Я пожалела, что под рукой нет защитной маски, иначе бы немедленно надела ее.

— Работа подорвала его здоровье. — Рэйчел уставилась на меня своими голубыми глазами с ядовитыми желтыми крапинками. Затем она сказала самое главное: — Рей просил передать, что это был не он.

Я хотела узнать больше. Сердце сжалось от предчувствия чего-то нехорошего.

— Он не помещал туда заключенного. Но если история получит развитие, ему придется взять вину на себя. Мол, несчастный случай, глупая выходка, произошедшая еще до болезни или по причине того, что он был болен. — Она с отвращением поморщилась и глянула на голубое небо. — Если это случится, его на время отстранят от работы. Дождутся, пока все уляжется, позволят ему уйти и восстановят пенсию. Но он хочет, чтобы вы знали: он этого не делал.

— Как они могут так поступать с ним? — На самом деле я хотела спросить: «Кто все это придумал? Начальник тюрьмы? Смотритель?»

Вместо ответа Рэйчел сделала последнюю затяжку и, стараясь не давать воли гневу, лихорадочно затушила бычок о каменную урну. После чего воткнула его в песок, который лежал сверху и превращал урну в подобие искусственного тропического острова.

— Возможно, если Рей захочет, мы переедем в Аризону. У меня там сестра. — Она снова посмотрела на меня. — Рей мне этого не говорил, но все же… найдите себе другую жизнь.

13

Всякий раз, когда Джош видел лежащего на больничной кровати Роя, он вспоминал о своем отце. Это казалось бессмыслицей. Между ними не было ничего общего, кроме разве что возраста. До того как с ним случилось несчастье, отец был спокойным энергичным человеком, всегда собранным и при галстуке. Он верил, что благодаря силе воли можно добиться успеха. Он не поддерживал интерес Джоша к искусству, но даже это казалось вполне естественным и нормальным и говорило скорее о его добродетели, нежели о родительской ошибке.

Рой не обладал ни одним из положительных качеств отца Джоша. Он был ленив, труслив и неопрятен. Прекрасно понимал, что все знают о его недостатках, однако безо всякого стеснения вел себя так, как считал нужным. В этом бесстыдстве заключалось его особое обаяние. Когда он уставал, то впадал в полнейшую апатию. Но при хорошем настроении был одержим какими-нибудь мыслями и желаниями. Рой сопровождал свою речь отчаянной жестикуляцией, говорил бойко и демонстрировал удивительную искушенность по многим вопросам, что было весьма удивительно, учитывая род занятий и окружение этого человека.

Однажды за ленчем Рой потребовал, чтобы Джош покормил его.

— Сегодня утром ты будешь кормить меня с ложечки, — заявил он, величественно сложив на груди свои пухлые руки. — Делай, что говорят, не то скажу врачу, что ты пытался стащить мой протез, пока я спал.

Это было смешно. Но Рой умел брать измором и добиваться своего. Его неуемная фантазия часто задевала Джоша за живое.

— Да ладно тебе, — смягчился Рой. — Всего-то и делов — угостить меня несколькими ложками варева. Зато мы с тобой сможем поболтать.